– Что – меня убьют, тебе и горя не будет? – усмехнулся Ингвар негромко, чтобы не слышали люди на причале. – А если его? – шутливо он показал на Мистину, постоянного соратника Эльги на время отъездов самого князя.
– И ты, и он, и все русы – вы вернетесь живыми, невредимыми и с успехом! – Будто заклиная удачу, Эльга положила руки ему на грудь.
– В воде видела?
– В воде, в огне, в полете птичьем, на лопатке бараньей. Верь мне, княже. На сей раз ты с победой вернешься, и будет род наш славен, покуда солнце сияет и весь мир стоит.
– Спасибо, коли так! – Ингвар поклонился ей в ответ на благословение.
Уверенный вид княгини придавал ей сходство с самой Мокошью, владычицей судеб. И оттого Эльга казалась ему далекой, как совсем чужая женщина. Неужели их пути разошлись насовсем? От этого чувства щемило сердце и даже предстоящий долгожданный поход не радовал. Казалось, здесь, на киевских горах, остается душа всего света белого, и тому, кто не владеет ею, никакие приобретения не пойдут впрок.
А поймав взгляд побратима, Ингвар понял: тому тоже нелегко. Стоя на корме собственной лодьи, среди своих телохранителей, Мистина улыбался, махал пестрой толпе на причалах, но глаза его были как закрытые окна.
Что такое? Как проснувшись, Ингвар смотрел на Мистину – неужели этот рослый, богато одетый для проводов, уверенный воевода – его побратим и давнейший друг, тот, кого он помнит, сколько себя самого? Тот, кто знал малейшие его помыслы и устраивал важнейшие его дела? В последние годы Ингвар по полгода его не видал: если один уезжал из Киева, другой оставался «на хозяйстве», а встречались они весной и осенью мимоходом, будто Заря и Месяц в песнях. А теперь Ингвар вдруг осознал: да он едва знает этого человека. Чего Свенельдич на самом деле хочет, чего добивается?
Тот давно ушедший в прошлое день в Боспоре Фракийском разделил побратимов огненной чертой: раны и ожоги зажили, но ничто уже не будет так, как было…
В лодьях среди дружины Мистины сидел и печенежский князь Едигар. Полтора года он прожил в Киеве в заложниках и вот теперь, по уговору с его братом Ильбугой, должен был получить свободу. К месту встречи войск Ильбуга пригнал двести коней: половина назначалась Ингвару, половина – Мистине. Несколько дней оба князя – русский и печенежский – осматривали табун, чтобы подтвердить ценность выкупа. Киевские оружники шутили меж собой: видать, Ильбуга своих баев пришлет Едигара осмотреть, что возвращают таким же, каким взяли.
И вот теперь наконец обмен свершился: под радостные разноязычные крики Мистина вывел Едигара из рядов киевской дружины и передал Ильбуге. Тот обнял брата, потом Мистину, подтверждая дружбу. Дальше Едигар сидел возле собственного брата и порой поглядывал на Огняну-Марию напротив. Живя в Киеве, он не встречал ее ни разу. За долгие дни пути войска вниз по Днепру ему случалось порой мельком увидеть ее, но только теперь он мог рассмотреть свою давнюю возлюбленную. Когда Едигар впервые к ней сватался, она была семилетней девочкой, тонкой и бойкой. Теперь же это была прекрасная молодая женщина в самом расцвете – ей не исполнилось еще и двадцати, – и лишь светло-карие глаза, блестящие приветливостью и задором, остались те же, что были у девочки.
Хоть объедешь весь белый свет,
Не найдешь красоты такой:
Лицо ее – словно луна
Средь сверкающих в небе звезд.
Легким станом она стройна,
Тонка в поясе, будто пчела.
Сквозь густые ресницы ее
Улыбались глаза Хумай.
И дворец, и всю ту страну
Озаряла краса Хумай.
И казалось гостям, весь мир
Освещала собой она… —
играя на домбре, пел печенежский певец в честь жены русского князя.
Заметив, как Мистина следит через скатерть с блюдами и чашами за его лицом, Едигар бросил на него взгляд. Не сказать чтобы за время его пребывания в плену они стали друзьями, но понимания достигли. Поймав этот взгляд, Мистина незаметно прикоснулся к белой рукояти своего скрамасакса; Едигар кивнул. Сейчас, при брате и людях, он держался независимо, но Мистина помнил его слова, сказанные наедине, лишь при Кермете, толмаче. «Стану целовать твой след!» – клялся Едигар, когда Мистина пообещал не только дать ему волю и возможность отличиться в походе, но и получить то, о чем он мечтал всю жизнь. Боялся Свенельдич лишь того, что желанная дева при встрече разочарует егета
[41]. Но напрасно боялся, судя по взглядам, что Едигар бросал на Огняну-Марию. Та и впрямь была на редкость хороша – в этом Мистина был готов отдать ей справедливость.
Через день после пира, подтвердив прежде данные обеты, объединенное войско двинулось дальше на юг вдоль берега Греческого моря: русы – в лодьях, печенеги – на конях. Если бы видел эту лавину, блистающую оружием и бронями, наученный Писанию человек, уж верно согласился бы: вот оно, то «сборище великое и войско многочисленное», что обещал Бог как кару избранному Им народу…
* * *
До знакомых мест близ устья Дуная морское войско добралось под вечер: уже в сумерках впереди на песчаных косах задрожало пламя костров. Их развели высланные вперед дружины, чтобы войску было видно, куда приставать. Еще чернели полузасыпанные песком кострища и кое-что из мусора того первого похода. Оглядываясь, Ингвар вспоминал: вот здесь был их с Мистиной стан, где они с досадой и нетерпением дожидались Хельги Красного, вон там стояли черниговцы. И там же, на берегу Дуная, состоялась ночная схватка с юнаками Бояна, когда погиб старый воевода Чернигость… Останься он жив, сейчас в Чернигове не сидел бы князь Грозничар. Чернига сам помнил, как Олег Вещий при дружине вручал меч его отцу, и не полез бы в ровню Олеговым наследникам.
– Здесь от Бояна люди! – К Ингвару подошел Гримкель Секира. – Ждут нас.
– От Бояна? – Ингвар удивился. – Чего ему здесь надобно? Я думал, он у себя, в Преславе Малом.
– А два года назад чего ему здесь было надо? – хмыкнул Гримкель. – Я так и знал, опять его тут повстречаем.
Оказалось, что на старом русском стане уже дней десять жили двое знакомых багатуров, Асен и Любомир, с младшими отроками. Боян послал их сюда дожидаться Ингвара, чтобы пригласить в Ликостому.
– Соскучился! – усмехнулся Хельги, услышав об этом.
– Да привык он к нам, будто к родным, – тоже усмехнулся Мистина. – Уезжал – чуть ли не слезами плакал.
– Ну, пусть еще поплачет, – ответил Ингвар. – До этой Ликостомы одной дороги целый день, да? Пока пир, пока похмелье, пока назад – целую неделю потеряем!
– Да ладно, съезди! – поддержал приглашение Мистина, понимавший, ради чего оно послано. – Большая забота – день дороги.
– А темирбаи? Им десять тысяч коней каждый день кормить надо, день задержатся – полстраны сожрут!
Печенеги Ильбуги шли поодаль от побережья, там, где им было легче прокормить коней в лугах. Помня об этом, Мистина хорошо понимал Бояна. Кому же захочется, чтобы через всю его страну прошла такая орда – сначала от Днестра до Боспора Фракийского, а потом обратно! Он сам решился бы на любой обман, лишь бы этого не допустить. А теперь лишь хмыкнул, положив руки на пояс:
