Мистина молчал, глядя в огонь. И вполне спокойно взвешивал: если через пару мгновений Хельги Красный упадет на этот песок мертвым – сильно ли это скажется на войске? Его люди, конечно, уйдут, но потерю двух тысяч копий Ингвар переживет. Вот только весть о раздоре в русском стане, о смерти княжьего шурина очень порадует греков и ужаснет союзников…
Потом он повернулся к Хельги и какое-то время молча смотрел на него.
– Ты сказал, что уйдешь от Ингвара, если он согласится на этот мир?
– Да.
– Ты сказал это перед князем, перед его и своей дружинами. Так вот что тебе скажу я. Этот мир состоится. А ты в Киев больше не вернешься. Поищи себе державу за каким тебе угодно морем. Но если я еще раз увижу тебя в Киеве… Мне жаль огорчать твою сестру, но придется ей тебя оплакать.
Неспешным движением Мистина вынул из ножен справа свой скрамасакс – развернув руку, чтобы взять белую рукоять прямым хватом.
Телохранители обоих вождей встрепенулись и безотчетно схватились за собственное оружие.
Но Хельги лишь слегка отстранился, не меняясь в лице. Мистине быстрее и удобнее было взять скрам обратным хватом – как и нанести удар, если бы он и впрямь собирался это сделать.
На миг все застыло. Потом Мистина медленно поднял свой клинок к лицу и, поверх него глядя в глаза Хельги, коснулся губами холодной стали.
* * *
Тридцать лет назад Олег-старший получил от Льва и Александра по двенадцать гривен серебра на человека. Леонид и Феодор заикнулись было, что не на человека, а на корабль, то есть примерно по гривне на гребца, но в ответ Ингвар велел им проваливать – в весьма грубых выражениях, и еще приказал Вефасту перевести точно. Тогда василики затеяли пересчитывать людей, но Мистина собрал бояр и предложил каждому назвать греческому писцу число своей дружины, целуя при этом клинок, что не прибавил. Вернулись греки с двумя судами, и второе, судя по быстроте возвращения, дожидалось их в каком-то из прибрежных болгарских городов. И вот с хеландий стали сгружать выкуп. Почти триста тысяч гривен серебра – в серебряных милиарисиях, золотых номисмах, посуде, украшениях. А еще вино и куски цветного шелка ценой по пятьдесят номисм за каждый.
Сокровища выносили и раскладывали на кошмах, расстеленных перед Ингваровым шатром. Странно смотрелись цветные шелка или золоченые блюда, окаймленные самоцветами, на простых серых подстилках, среди морского песка, рыбьих чешуек, обломков ракушек и птичьих перьев. Глядя на них, Ингвар вспоминал не только Олега Вещего – но и Аскольда, и Крума с Никифором. Всех известных ему воителей прошлого. И чувствовал себя чуть ли не всеми ими одновременно. В этом золоте на песке рождалось новое предание, а с ним возвращалось прошлое. Как в то лето первого похода говорил Тородд? Чтобы саги жили, иногда кто-то должен повторять эти деяния, иначе старой славе перестанут верить? Сегодня Ингвар подтвердил истинность преданий о Вещем и о многих других. А тем сравнялся с ними и шагнул в предания сам. Этот день создал его вечную славу – прежнего мальчика, оторванного от матери и увезенного в Киев заложником. И когда бы ни пришлось ему погибнуть – сам Один, пожалуй, привстанет со своего сиденья, приветствуя его в Валгалле.
Принимать выкуп оказалось тяжелой работой. Мешки с монетами и изделия приходилось взвешивать, пересчитывать стоимость золота в серебро. Одна номисма равна двенадцати милиарисиям; двадцать милиарисиев – гривна. Греки вели свой учет, русы – свой. Каждому из бояр выдавали долю по численности его дружины и заставляли клясться на оружии при других боярах, что он свое получил сполна – чтобы потом без обид. В дележку между отроками князь уже не намерен был вмешиваться и вздохом облегчения встречал каждую возможность отметить очередное имя в Колояровой бересте: Острогляд получил, Зорян получил, Родослав получил, Ведослав получил… У наделенных бояр горели глаза, у отроков, таскавших мешки, лица были шалые, как у пьяных. Близость такого количества золота кружила голову. Греки привезли еще и вино, однако его Ингвар, хоть и принял, держал под охраной и строго запретил кому-либо напиваться на радостях. Он не хотел дождаться пьяной драки вооруженных отроков над грудой недосчитанного золота.
Но и без вина стан не мог угомониться даже глубокой ночью. Двойные и тройные дозоры охраняли и полученное, и еще не досчитанное. Зарю встречали с тревогой, прикрытой смехом: казалось, сокровище растает вместе с темнотой, как сон, и на рассвете окажется, что под ивами ничего нет, кроме песка и рыбьих костей. Но все оказалось на месте, и с рассветом заспанные греки и бояре вновь принялись за подсчет и дележ.
На второй день Ингвар смотрел на золото уже с досадой, а на третий – с ненавистью. У него болели глаза от блеска сокровищ – дни выдались по обыкновению ясные, солнце так играло в гладких боках чаш и блюд, что Ингвар почти слышал его ликующий смех. Соратники вокруг него моргали такими же покрасневшими глазами. Колояр и Соломир не выпускали из рук свитки бересты, усердно царапая – чего сколько и почем. Синай сидел рядом на песке с «сарацинской дощечкой», занимаясь подсчетами. Вздумай Хельги уехать и увезти его, пришлось бы положиться только на греческих асикритов. Но Хельги был не так глуп, чтобы с досады отказаться от своей доли выкупа.
Но было ради чего терпеть. Сидя над грудой золота, будто дракон Фафнир, Ингвар всем существом ощущал: в его судьбе наконец-то свершился благоприятный перелом. Он слишком долго ждал этого дня, чтобы вот так сразу поверить в его приход, но за время подсчета сокровищ постепенно осознал, чего же добился. Золото важно и само по себе: в нем заключена удача, и чем больше человек, род или страна имеют золота, тем весомее удача. На северной родине его предков воины, раздобыв золото за морями, просто закапывают его в землю, чтобы навек привязать удачу к своим владениям. И теперь он добился этого для руси. Подвластной ему руси и того края, где она уже прочно обосновалась. Его успех прочно привяжет имя «Русь» к бывшей земле полян.
Когда четыре года назад он захватил киевский стол – это был не конец и не победа, а лишь первый шаг. Тогда он лишь расчистил поле для посева. Четыре года он бился за достойное место среди правителей. И вот сейчас по-настоящему чего-то достиг. Это греческое золото было лишь зримым выражением того, что теперь он обладает удачей и уважением. Вслед за выкупом греки поднесут ему договор о дружбе и торговле, и вот тогда он, третий сын Сванхейд, станет равным всем конунгам, князьям, каганам и цесарям. И положит начало роду, что прогремит в веках. Точно как предсказала Сванхейд.
А золото что? Сам Ингвар, с его дружинными привычками, по-прежнему готов был есть из деревянной миски, из котла, да хоть из собственного шлема, если придется…
На четвертый день, когда подсчет был почти закончен, в русский стан приехали печенеги. Оба брата – Ильбуга с Едигаром, и с ними их приближенные, старейшины уругов. Вид у всех был надменный и недовольный. С явной неохотой Ильбуга сошел с коня и уселся на белую узорную кошму, расстеленную его приближенными в тени ив. Ингвар приглашал его в шатер – большой греческий шатер давал возможность принять с удобством немало гостей, – но печенег отказался, желая, чтобы их разговор слышали все приближенные и дружина.
