Но печенегов были слишком много – задний отряд тоже почти настиг болгар. На глазах у Бояна слетел с коня Марко – кто-то из печенегов сбил его ударом кистеня. Тут же в грудь степняка вонзилась стрела, и Боян направил коня в открывшийся просвет. За ним желтел песок меж стволами ив. Здравко первым вылетел на песок, конь его вошел в воду брода – и рухнул, забился, окунув в воду всадника, со стрелой в крупе.
Но отступать было некуда, и Боян погнал коня вперед, через брод. Каждый миг ожидая гибели – падения в воду, стрелы в спину, – он крепко держал вопящего ребенка и молился без слов, мощным порывом души взывая к Богу, чтобы пожалел младенца. Только бы Огняна-Мария удержалась за ним… не будут же они стрелять в женщину, к тому же безоружную…
Огняна-Мария и правда держалась позади него, шагах в семи-восьми, и так выехала к реке. Она была неплохой всадницей, а к тому же крепкой женщиной, и уверенно правила лошадью, изо всех сил стремясь догнать Бояна с ребенком. Пожалуй, сильный мужчина скорее уберег бы чадо, но разве она могла сейчас рассуждать? Как мысли Бояна стремились к Богу, так ее – к ребенку; казалось, стоит ей самой взять Голубка на руки, как он будет в безопасности… хоть на миг… а потом…
Вокруг лошадиных ног кружилась мутная вода. Вдруг лошадь дернулась: в круп ее вонзилась стрела, и тут же передняя ее нога попала в яму. Оглушенная ржанием, шумом воды и грохотом сражения, Огняна-Мария рухнула в поток. К счастью, при падении она успела отпрянуть, и лошадь ее не придавила. А теперь течение волокло ее прочь и тем спасало от удара копытом – лошадь ее билась, полузахлебнувшись и страдая от раны.
Так же билась и сама Огняна-Мария, пытаясь если не встать, то хотя бы высунуть голову над водой. По ушам ударил шум: к ней приближался другой конь. И не успела она подумать, спасение к ней идет или новая опасность, как чьи-то руки подхватили ее и выдернули из потока.
Повой сорвало с ее головы и унесло; мокрые волосы растрепались и облепили лицо. Мотая головой, Огняна-Мария жадно ловила воздух ртом, кашляла, но не могла открыть глаза: ее положили перед седлом, и теперь вода с мокрой одежды текла по лицу.
Однако даже через влажный запах реки пробивался запах коня и всадника: чуждый запах человека, живущего совсем иной жизнью. Дым, бараний жир, мокрая шерсть… «Печенег, – мельком отметила она, но тут же вновь подумала о ребенке: – Где Голубок?»
Сейчас ей казалось не так важно даже то, что ее выловил из реки не свой, а чужой, как то, что она уже очень, очень давно – пока ее тащило рекой – не видела Бояна и Голубка.
Проморгавшись наконец, Огняна-Мария открыла глаза. Внизу мелькал мокрый песок, усеянный сухими листьями и всяким речным сором, – она уже была на берегу. Кажется, на том самом берегу, который болгары пытались покинуть. Всадник мчался прочь от реки.
– Тэнгри! Коркут! – звенели вокруг ликующие крики егетов…
* * *
От брода Боян уехал с ребенком в Ликостому. Назад, в русский стан, послал гонца – когда все было кончено и печенеги ушли. Тела своих погибших и снаряжение с убитых лошадей степняки забрали – и ограбили трупы болгар. После их ухода истоптанный берег был покрыт мертвыми телами людей и животных, несколько их виднелось и в воде у обоих берегов. Кроме Бояна, живыми за брод прорвалось с десяток его юнаков. Царевич остался без дружины и был совершенно раздавлен – лишь отчаянный плач ребенка заставил его опомниться. Дитя он сохранил. Пожалуй, нужно было поблагодарить за это Бога. Младенец попадет в храм и получит крещение, о чем он и молился. Но Огняна-Мария исчезла.
И только теперь, сидя в седле среди трупов на изгаженной земле и с мокрым ребенком на руках, Боян сообразил: не ребенок был целью Ильбуги…
Мертвая лошадь Огняны-Марии так и лежала посреди потока. Один из оставшихся при царевиче юнаков якобы видел, как печенег вытащил женщину из воды и увез назад, на северный берег. Иначе пришлось бы думать, что она утонула.
Этого отрока Боян и послал гонцом к Ингвару. Сам он стремился поскорее добраться до Ликостомы, чтобы ребенок наконец очутился в безопасности. Ведь как знать, только ли это нападение задумали степняки? Что, если этот удар лишь первый в целой войне? Ведь не мог же Ильбуга думать, что Ингвар и Петр просто так спустят похищение жены первого и родственницы второго?
В русском стане к тому времени уже знали: печенеги снялись и уходят. Долина, где они стояли, совсем недавно была почти похожа на город – усеянная круглыми юртами серого и белого войлока, источающая дымы костров, запах вареного мяса и навоза, полная движения и шума. Но все исчезло, будто по волшебству: в один миг печенеги разобрали юрты, угнали табуны, и вот лишь остывшие кострища среди вытоптанной травы напоминают об их присутствии.
Уход русов их не удивил: война прекращена, выкуп взят, а о прощальном пире у Ингвара с раздосадованным Ильбугой уговора не было. Лишь получив весть о сражении возле брода, князь понял: вот почему печенеги так быстро ушли.
Гонец нашел князя в разгар жертвенного пира: мясо уже было роздано и наполовину съедено, разложенные перед костром на песке шкуры усыпаны обглоданными костями. На длинном протяжении берега звучали веселые возгласы и пение. Все уже видели себя вернувшимися домой со славой и полными мешками золота; долгий обратный путь казался безделицей. Ингвар с приближенными сидел перед своим шатром, и сюда к нему протолкался приведенный дозорным юнак.
– Едигар… – побледнев, прохрипел Ингвар, выслушав его. – Это он… ее…
– Отомстил, пес переодетый, – вымолвил Тородд, тоже потрясенный. – Он же издавна ее своей считал, а тут…
– Все равно дружба врозь, – добавил Острогляд, – терять, решил, нечего…
Мистина молчал в эти мгновения: тоже бледный, с напряженным взглядом. Даже лицо его как-то осунулось, скулы заострились, глаза потемнели. Таким сокрушенным соратники его давно не видели – а может, никогда, и в первый миг были поражены. Ведь любви ко второй жене князя никто за ним не замечал.
Минувшей ночью Свенельдич почти не спал и весь этот день – он-то знал, что в эти часы происходит, – провел, как на жердочке над Огненной рекой. Нынешнее его решение не уступало по опасности и важности тому, что он принял во дворце Гераклеи – о сражении с войсками Иоанна Куркуаса и Варды Фоки. Он ломал судьбу и отнимал счастье у многих: Огняны-Марии, Ингвара… у себя и у Эльги. Подсовывал свою голову под меч: если вдруг его участие вскроется, такого Ингвар не простит даже ему. А кто же поручится за молчание печенегов? Ставил под удар жизни тысяч людей – ибо последствия этого столкновения у брода могли быть самыми кровавыми.
Но Мистина точно знал, чего он хочет добиться этим решением. И его цель стоила жертв.
Он взглянул на Ингвара, и у него упало сердце. Таким он не видел своего побратима никогда – даже в тот день, когда они впервые встретились после огненной битвы в Босфоре. Тогда Ингвар выглядел как оживший мертвец – бледный, израненный, с обгоревшими волосами и ожогами на лице. Но в стенах заставы Иерон он был скорее изумлен своей неудачей и стойко боролся с отчаянием.
