– Да, – обронил Ингвар, – о твоем брате Эймунде.
– Что? – другим голосом спросила Эльга.
Ингвар помолчал, с облегчением видя по ее лицу, что этим жестоким способом хоть на время заставил ее оставить обвинения, которых не мог опровергнуть.
– Что ты знаешь… о моем брате Эймунде? – хрипло произнесла она, ужасаясь тому, что не спросила об этом ни Синая, ни Владиву.
– Его нет с Хельги, – прямо ответил Ингвар. – И не было. Они не видели его с того дня… когда мы все вошли в Боспор Фракийский. И я не видел. И Свенельдич. И плесковичи ваши. А значит… из пролива он не вышел.
Эльгу будто ударило в грудь нечто холодное и острое. Затряслись руки, зашумело в голове. Пока не было вестей от других частей разделенного войска, она могла надеяться увидеть родного брата живым. Но третий из старших вождей вернулся без него… А значит… его приняли огонь и вода того злополучного пролива еще в начале лета. Четыре месяца назад.
Ловя воздух ртом, Эльга и хотела зарыдать, лишь бы вдохнуть. К ней подскочил отрок, протянул ковш с водой; его перехватила Ростислава, попыталась напоить княгиню, но вода потекла на грудь. Раздался всхлип: Ута зажала себе рот руками, но не могла подавить плач. Гриди смотрели на женщин с болью, но чем тут поможешь?
Ростислава и Звездочада вдвоем подняли Эльгу с сиденья и вывели из гридницы. Вслед за ней Гримкель увел Уту. Но еще какое-то время висело молчание, отроки не поднимали глаз, будто были виноваты.
* * *
В долгие дни неизвестности Эльге казалось, что любые вести будут лучше этого бесконечного мучения. Первое испытание – Манарово письмо о разгроме в Боспоре Фракийском – почти не подорвало ее мужества, она крепилась и делала, что могла. И смогла она немало: в стольном городе жизнь шла своим чередом, Асмунд готовил сбор полянского ополчения, древлянам дали понять, что Киев и без князя не остался без власти и защиты. При втором ударе – возвращении Ингвара с новой женой – она сохранила достаточно сил для борьбы. Но два последних удара подряд: весть о возможной гибели Мистины и верной – Эймунда – едва не лишил ее сил вовсе. Эймунд мертв, причем уже давно, и это правда. А это горестное известие придало веса и тому, чему она верить не хотела. Если Эймунд мертв, зачем она тешит себя надеждами, будто Мистина жив? Ведь и он – простой смертный человек, а самая большая удача не может быть неисчерпаемой…
Весь день Эльга провела в своей старой жилой избе, никуда не выходя и никого не допуская к себе, кроме женщин. Боль из-за жестокости судьбы к ней и ее близким терзала, как нож в груди, она не могла даже плакать. Каждый вдох давался мучительно, и она старалась дышать, не думая о причинах этой муки. Теперь она понимала, что значит «разрывается сердце» – это не шутя грозило ей, и было страшно за свою жизнь. А она должна сберечь себя – у нее сын, за чьи права предстоит бороться. Ей еще отстаивать честь и наследие Олегова рода; Хельги, хоть и сильный боец, будет нуждаться в ее помощи. Ведь она сейчас единственный потомок Вещего, не считая четырехлетнего дитяти, кто стоит у власти в его державе. И она старалась осторожно вдыхать, почти видя, как воздух проникает в грудь, обтекая холодный, серый и тускло блестящий клинок беды.
Через женщин к ней войти просил позволения князь Боян, обещая рассказать о последних неделях жизни ее младшего брата: в то время они часто виделись. Но Эльга отказалась от этой встречи.
– Я хочу видеть моего брата Хельги, и больше никого, – велела она передать и Бояну, и Ингвару.
Уже в сумерках в дверь снова постучали – и раз уж отроки нарушили приказ не беспокоить княгиню, значит, у них нашелся весомый повод. Святожизна, старшая дочь Ростиславы, вышла на крыльцо и очень быстро вернулась.
– Приехал… воевода Свенельд, – доложила девушка. – Просит увидеть княгиню… или хотя бы сноху свою.
Превыше всего на свете почитающая родовые законы, Ута тут же встала, готовая беспрекословно выйти к отцу своего мужа. Но Эльга поднялась даже быстрее нее. Само имя Свенельда несло ей надежду на помощь.
– Пусть войдет! – торопливо велела она и сама пошла навстречу.
Когда в низком дверном проеме появился Свенельд, от вида его склоненной головы и широких плеч Эльгу вновь пробрала дрожь мучительного волнения.
Отец и сын были во многом похожи: высоким ростом, сложением и даже чертами лица, хотя Мистина, благодаря красавице матери, уродился пригляднее собой. Даже горбинка на носу от давнего перелома, пусть каждый получил его сам по себе, усиливала это сходство. И когда Свенельд поднял голову и взглянул на Эльгу своими глазами цвета желудя – не серыми, как у Мистины, но из-под таких же прямых русых бровей, в груди у нее вдруг что-то лопнуло, она глубоко вздохнула, и потекли слезы. Мистина и все лучшее, что она привыкла связывать с ним – веселость даже в тяжелых обстоятельствах, упорство, изобретательность, преданность, – показались так близки, что лишь руку протяни.
Ничего не говоря, Свенельд шагнул к ней и обнял. Отец Эльги погиб пять лет назад, отец Уты жил на другом краю света, и из всех родителей их семьи – князя, его побратима и их жен – в живых и поблизости оставался лишь Свенельд. И сейчас, когда Эльга прижималась лицом его плечу, вдыхая запах конского пота и осеннего леса, ей казалось, что о причинах ее горя он знает не меньше нее самой. Недаром же пару месяцев назад он открыл ей некую семейную тайну, неизвестную даже Уте… И она обнимала его с такой надеждой, будто это могло как-то притянуть в ее объятия того, кого она почти не надеялась увидеть среди живых…
* * *
К следующему дню Эльга настолько оправилась, что вновь появилась в гриднице. Встреча со Свенельдом вдохнула в нее бодрость: видя в его чертах черты Мистины, она вновь поверила, что слухи лгут и он жив. Но гибель Эймунда оставалась жестокой правдой и требовала от нее действий.
– Если ты не хочешь допустить моего брата Хельги в Киев, я сама поеду к нему в Витичев, – сказала она Ингвару.
Князь с княгиней сидели на помосте, на своих престолах, как обычно бывало в последние два с лишним года. Но и они сами, и дружина, и собравшиеся старые киевские бояре – молодые большей частью ушли в поход – понимали: это не разговор мужа и жены, а переговоры союзников, которые вот-вот могут стать противниками. Эльга была бледна и напряжена, но по виду спокойна. Ей самой казалось, что душа ее затвердела и ничто уже не может причинить ей боль. Но требовалась вся ее стойкость, чтобы сохранять власть над чувствами и мыслями.
– Нет. – Ингвар переглянулся со своими старшими гридями и покачал головой: – Нечего тебе там делать.
– Ты не хочешь меня пропустить? – Эльга подняла брови в насмешке.
Она уже не ждала от мужа ничего хорошего, поэтому встретила эти слова без удивления.
– Нет, – упрямо ответил Ингвар. – Не хочу, чтобы у него в руках оказалась моя… княгиня киевская.
Он не решился сказать «моя жена», но эти слова навели Эльгу на мысль, заставившую ее усмехнуться. Сестра Хельги и жена Ингвара, в их противостоянии она, будучи в Киеве или в Витичиеве, в обоих случаях стала бы заложницей.
