В битве даже не все из русов сумели поучаствовать: боярам было велено не сходить с места без приказа, и Тормар, Иверень, Жбан и Унежит так и простояли, заслонившись щитами, их отроки только стреляли из второго ряда. Теперь пришло их время: пока остальные перевязывали раны и приводили в порядок оружие, они снарядились факелами и вышли в полосу между двумя цепями. Истоптанная земля была усеяна телами людей и лошадей; скакунов добивали, оттаскивали в стан – мясо наутро пойдет в котлы. Мистина с телохранителями прохаживался вдоль края стана; дозоры, выдвинувшись в степь на перестрел, выискивали признаки нового нападения. Отроки то и дело приносили из степи раненых, укладывали возле поярче разожженных костров, чтобы виднее было перевязывать.
К Мистине подошел его десятник, Тычина.
– Свенельдич! – окликнул он и добавил, когда воевода обернулся: – Земислав-то… убитый.
Мистина слегка переменился в лице. Еще один из его бояр отправился к Перуну. Прошел Боспор Фракийский, Вифинию, Пафлагонию, открытое море и Таврию, чтобы сложить голову, считай, на пороге родной земли. Он был родом из Житославля на Днепре, одного из старинных городцов, что составляли землю Полянскую. Теперь казалось – всего ничего до дома не дошел…
– Свенельдич! – окликнули его с другой стороны.
Мистина обернулся, стиснув зубы и готовый выбраниться: кого еще? Но там стояли Ратияр и двое отроков Острогляда – очень довольных.
– Поди посмотри! – позвал Ратияр. – Паробки говорят, они там князя вошеедского подобрали!
* * *
– Как же вы так быстро его нашли? – в изумлении расспрашивал Туган.
Убедившись, что битва окончена, на самой заре он, тоже невыспавшийся и встревоженный, с сыновьями прибыл в русский стан. Ночь подбирала свой темный полог, все шире открывая взгляду ужасное зрелище: уже почерневшие пятна крови на пожухлой истоптанной траве, трупы людей и лошадей друг на друге, разбросанное оружие и стрелы, печенежские луки с костяными обкладками, берестяные колчаны, опрокинутые рогатки, вырванные из земли колья заграждения – иной раз в груди коня, упавшего в нескольких шагах за чертой. Ветер уносил в степь тяжелый запах смерти, над полем уже перепархивали вороны. Если трупы не убрать, к ночи явятся и волки…
– Нашли, потому что искали, – отвечал Мистина: утомленный, с кругами под глазами. Сейчас он выглядел на все тридцать, так что никто из самых верных обычаям ясов не счел бы его юношей. – А искали – потому что я приказал. А приказал я, потому что видел его у самых рогаток.
– Остротой зрения ты не уступишь степному орлу, как я погляжу!
Мистина только отмахнулся от этой лести и потер глаза рукой.
Дело было не только в остром зрении. Печенеги на шлемы и доспехи не богаты: такое дорогое снаряжение они покупают у хазар и греков, и достается оно лишь их вождям, а простые всадники выходят в бой в суконных некрашеных кафтанах и валяных либо меховых клобуках. Поэтому каждый доспех в их рядах хорошо заметен. Едва увидев мелькающий блеск позолоченного островерхого шлема, Мистина мигом вспомнил свое знакомство с болгарским царевичем Бояном. Тот тоже напал на их войско еще весной, по пути в Греческое царство, был ранен в ночном сражении и попал в плен. Причем он в ту ночь золоченых доспехов не надевал, по виду ничем не отличался от своих юнаков, и они с Ингваром никогда не узнали бы, что к ним в руки попал родной младший брат болгарского царя Петра, если бы Боян сам не сказал им об этом. Они еще и верить не хотели…
В ту весеннюю ночь русы были больше удивлены этому нападению, чем раздосадованы – хотя и потеряли Чернигу, старейшего из своих бояр. Зачем болгарам, числом всего-то с полсотни, понадобилось нападать на двадцать тысяч русов? Как выяснилось, их истинная численность Бояну была неизвестна, и он рассчитывал встретиться только с теми тремя десятками кривичей Эймунда, кого селяне-подунавцы видели у себя в плавнях.
Но нынешнее нападение нельзя было оправдать незнанием: печенеги наблюдали за русами не первый день и хорошо знали их численность. Тем не менее, помня Бояна, Мистина сразу подумал о вожаке и велел искать человека в богатом доспехе. Двигало им скорее чутье, чем рассудок: он с отрочества отличался хорошим чутьем, а полгода непрерывной войны отточили нюх до такой остроты, которая не посрамила бы вожака волчьей стаи.
Золоченый шлем нашли близ мертвой лошади. Лошадь сама была княжеская: в богатой сбруе, увешанной крупными бубенчиками, усаженной серебряными позолоченными бляшками. В ногах ее запуталась веревка с вырванным колом. Рядом лежало несколько трупов, а лошадь пришлось оттащить, чтобы освободить еще живое тело. Поэтому его и не унесли свои, когда поспешно отступали за колья, а задержаться и поискать им не дали русы.
– Да не волочи ты, поднимем давай! – доносились оттуда крики отроков.
– Щас я тебе всякого вошееда на руках понесу!
– Ты кафтан видел? На такой кафтан пятерых таких, как ты, купить можно! Порвем – воевода нам репы скрутит!
Когда бесчувственное тело доставили в русский стан и положили перед Мистиной на землю, воеводе сразу бросилось в глаза, как отблески костра играют на вмятине в боку шлема.
– Шлем-то ему попортили, – хмыкнул Тычина.
– Копытом, видать! – добавил Ратияр.
– Разденьте, посмотрите – только голову ему зашибло или похуже чего есть? – велел Мистина.
У печенега оказалась сломана нога, но других ран не нашли. Сколько ему лет, Мистина не смог определить и без шлема – могло быть и двадцать, и сорок, эти выдубленные степными ветрами скуластые лица не менялись подолгу.
– Кто это, ты знаешь его? – спросил он у Тугана.
Тот, живя в степях над главным бродом через Нижний Днепр, знал степняков куда лучше, чем киевские русы.
– Это знатный воин колена Явдиертим, уруга
[25] Коркут. – Туган склонился, опираясь о колени, к лежащему и вгляделся, качая головой: – Вот все, что пока могу тебе сказать.
– А тот князь… Ильбуга, ты говорил? Он был не из этого рода?
– Из этого, – с неохотой кивнул Туган. – И если Ильбуга причастен к этому… случаю… то как бы он не посчитал и меня за своего врага, если я принимаю тебя в своем доме!
– Вот он очнется, мы и спросим: почему он напал на людей, которые шли своим путем и не делали его роду ничего плохого? Мы ведь в этот раз, – Мистина обернулся за подтверждением к Ратияру и подошедшим посмотреть Тормару и Острогляду, – не тронули по пути ни чужой коровы, ни козы, ни паршивой собаки?
Кто-то подошел с другой стороны, и Мистина обернулся. Это был Альв.
– Сто сорок шесть, – произнес он в ответ на вопросительный взгляд воеводы и сделал знак, которым в дружине обозначали убитых.
Альва Мистина посылал считать потери. Сто сорок шесть убитых – совсем не много на такое войско, но все-таки еще сто сорок шесть человек, прошедших огонь, чужие земли и моря, никогда больше не увидят родного дома.
