Только убедившись, что противник не шевелится, Мистина тяжело слез с него. Сел на пол, с трудом переводя дыхание. Потом с натугой поднялся. Его повело, но он устоял, широко расставив ноги, и выпрямился.
Грозничар лежал неподвижно, его лицо превратилось в кровавое месиво. Лишь вздымающаяся грудь говорила о том, что он жив.
В повисшей тишине пронзительно вскрикнула Володея: стало ясно, что уже все. И тут все в гриднице разразились воплями: иные возмущенными, но по большей части радостными. Кто-то из отроков уже проталкивался сквозь толпу с ведром воды, а Мистина все стоял, ловя воздух открытым ртом. Покрытые ссадинами ребра ходили ходуном, на грязном лице застыло туповато-свирепое выражение.
Почти невольно Эльга сделала шаг к краю возвышения, делая знак челяди, чтобы дали воды. Мистина выглядел жутко – даже не из-за крови, залившей лицо и грудь, не из-за ободранных и тоже окровавленных кулаков, а из-за звериной готовности убить, которой сейчас дышал весь его облик. Дикой, нерассуждающей, не знающей жалости и смущения.
Спустившись, она подошла; Зимец перенял у отрока ведро с водой, Беляница протянула ей рушник. Эльга намочила край и осторожно приложила к лицу Мистины. Потом случайно взглянула вперед и замерла.
Над очагом, что служил дальней стороной площадки поединка, ближе к двери, стоял ее брат Хельги Красный и вытаращенными глазами смотрел на обоих противников – полуголых, окровавленных, одного лежащего, а второго на ногах. И Эльга отметила – никогда она еще не видела на лице своего бойкого и отважного брата такого изумления и даже растерянности.
Мистина медленно повернул голову, следя за ее потрясенным взглядом. Увидел Хельги. А потом, не меняясь в лице, коротким и резким, удивительно сильным движением выбросил правый кулак вверх.
* * *
Хельги Красного привела в Киев весть о том, что туда заявился Грозничар. А прослышал он об этом очень быстро: помогли киевские жидины из урочища Козаре, с некоторых пор его большие друзья. Суть предстоящего разговора знал только самый узкий круг, но Хельги не составило труда сообразить: после войны с греками у черниговского воеводы найдется о чем поговорить с киевлянами.
После поединка Хельги не замедлил повидаться с обоими зятьями. После встречи с ним Грозничар отправился на Свенельдов двор – сразу как только смог встать на ноги и удержаться в седле. Перед этим он три дня отлеживался: у него была зашиблена голова, тошнота и головокружение не давали подняться. Володея сидела рядом, меняя примочки на многочисленных ссадинах и на подбитом глазу, и вполголоса причитала.
Эльга не виделась ни с одним из своих зятьев, хотя каждый день в Олегову гридницу приходил Свенельд и еще кое-кто из родичей. Свенельд и рассказал ей, что на пятый день Грозничар, оправившись, сам явился к Мистине. О том, что черниговский воевода первый навестил своего победителя, Эльга знала – все видели, как он ехал по городу от дружинных домов под Святой горой к Свенельдову двору, разукрашенный синяками и ссадинами, будто яйцо-писанка, – но только старый воевода передал ей, о чем шел разговор.
– На старости лет стал у родного сына на посылках, – сказал Свенельд, посмеиваясь и похлопывая себя по башмаку своей знаменитой плетью, сделанной из сломанной втулки копья с золотой и серебряной отделкой.
– Почему он не приедет сам? – Эльга с тревогой посмотрела на старика. – Он здоров?
– Морда разукрашена и ребра отбиты. Но это все заживет, ему не впервой. А сам он не хочет к тебе ехать… потому что Грознята только того и ждет.
– Что это значит?
Не зря Свенельд попросил ее принять его в избе, а не в гриднице, и глазами – точно как порой делал его сын – предложил ей выслать вон челядь.
– Предлагал ему Грознята Ингвара из Киева согнать и самому на тебе жениться, – прямо объявил Свенельд, сцепив руки между колен и глядя на нее своими ореховыми глазами. – Сказал, не Ингварова удача меня одолела, а твоя. Перед ним не склонюсь, а с тобой будем равными, как братья. Оба мы – мужи знатные, хоть рода и не княжьего, мне, дескать, Чернигов, тебе Киев, и коли будем заедино, никто нас не возьмет.
Эльга молчала, вспоминая: то же самое говорила ей Володея. Значит, не бабья болтовня то была: черниговцы свое дело обдумали. Заметила, что Свенельд пристально наблюдает за ее лицом, и взяла себя в руки.
– Что мыслишь? – Свенельд поднял косматую полуседую бровь, будто здесь могло быть несколько ответов.
– Я уже им сказала, что мыслю! – резковато ответила Эльга. – Мой сын имеет права на Киев и на Хольмгард. И он получит их. Пока мое слово хоть что-то весит, я не позволю разорвать его державу и погубить Русь в бесконечных раздорах. Они что же, думают, Ингвар так вот возьмет и уйдет? Сядет в Хольмгарде и будет… над озером на гусельках играть? У них огромная волость, земли по Мсте, по Луге, по Волхову! Ладога! Родичи в заморье! У Сванхейд хватит золота нанять у свеев такое же войско, как на греков ходило! И в этот раз оно пойдет на Киев!
Свенельд молча слушал ее, похлопывая плетью по ладони. Плеть издавала приятный звон, отвлекая внимание, и Эльга вдруг запнулась. Она привыкла, что Свенельд всегда отстаивает права своего воспитанника, и невольно ждала, что он одобрит ее рассуждения. Но вдруг сообразила: ведь речь идет о княжьем столе для его родного сына! Единственного. Порождения его любимой, давно покойной жены, что осталась в памяти юной, хрупкой и прекрасной, как весенний цветок. И Эльга знала: воевода любит своего сына куда сильнее, чем можно подумать, глядя на его суровое обветренное лицо.
– Ты хочешь, чтобы твой сын стал киевским князем? – прямо спросила она, не в силах терпеть гнета сомнений.
Свенельд встал и еще раз хлопнул плетью по ладони.
– Знаешь что? – помолчав, сказал он. – Мой сын однажды этой плети попробовал. Я тебе не расскажу, – ответил он на ее изумленный взгляд. – Захочет – сам расскажет. Но мнится мне, не зря он тогда три дня на брюхе провалялся. Ума я ему вколотил. Здорова будь, княгиня!
Воевода поклонился и пошел прочь. Согнутая спина его исчезла в проеме выхода, дверь закрылась. А Эльга долго еще стояла неподвижно, пытаясь понять, что же такое он сказал ей и что хотел сказать.
* * *
Пока потрясенная Эльга обдумывала этот разговор, на Свенельдов двор явился жидин, Синай бар Шмуэль, с поклоном и вопросом: здоров ли Мстислав Свенельдич и не пожелает ли повидаться со своим шурином, Хельги конунгом?
В последний раз Хельги Красный был в этом доме в тот памятный день, когда объяснил Мистине, что знает о вине Ульва из Хольмгарда в гибели Вальгарда – своего и Эльги общего отца. И назначил цену за то, что не поделится этим с Эльгой и Утой. Сегодня, когда отроки провели его в избу, он сразу вспомнил тот день и, выразительно оглядываясь, улыбнулся хозяину. С тех пор эта изба, украшенная посудой, покрывалами и занавесями из греческой добычи, стала выглядеть вдвое богаче, а взамен зеленого кувшина, разбитого Мистиной с досады, появился десяток новых – белых, зеленых, желтых, синих.
