Впервые за день Эльга перевела дух. На сердце полегчало: то, что давило тяжелым черным камнем, оказалось лишь тенью.
И теперь она смотрела в лицо Мистине, не в силах отвести глаза. Понятно, почему Хельги и Грозничар надеялись заставить его служить себе: на его месте кто бы устоял? Самая красивая женщина Руси, и киевский стол в придачу! И он любил эту женщину – родичи могли лишь догадываться, но Эльга точно это знала. Но не утратил способности видеть: вздумай он взойти на ее ложе открыто, как победитель и законный муж, лежанка перевернется и сбросит его в погреба глубокие, как в том жутковатом сказании о трех дорогах от камня. И ее, Эльгу, вместе с ним.
Она подняла руку и провела кончиками пальцев по его лицу. По горбинке сломанного носа, обходя свежую ссадину, по твердо очерченной скуле. Не один год ей хотелось это сделать, но только нынешней зимой эта простая мечта наконец исполнилась.
Испугавшись, что в полутьме при свечах заденет плохо видный синяк, Эльга отняла руку.
– Ты не боишься меня? – Мистина не совсем верно понял ее движение.
…Когда-то давно он уже задавал ей этот вопрос, но совсем по другому поводу. Той весной, когда Ингвар и Эльга только заняли княжий стол. По этому случаю всякий день гремели пиры – новый князь не жалел пива и мяса, чтобы привлечь к себе полян и русов. Эльга сбивалась с ног, управляя своими еще немногочисленными служанками. Весь день она хлопотала, а ночью просыпалась от страшных снов, будто гости съели все приготовленное и сидят за пустыми столами, а ей больше нечего подать…
Однажды, когда она выходила из поварни уже в темноте, перед ней вдруг вырос Свенельдич: не говоря ни слова, сгреб в объятия и прижал к стене. Эльга ахнула, вдруг очутившись в кольце его рук, охваченная теплом его разгоряченного тела. Мельком подумала, что он во тьме принял ее за кого-то другого, но тут же чутьем угадала: нет. Он не обознался.
– Йотун ешь, как же я хочу тебя… – шептал он, настойчиво отыскивая ее губы и дыша на нее хмельным медом; она отворачивалась, потрясенная и взволнованная, но не кричала, а, напротив, больше всего опасалась, как бы их не увидел кто.
Сейчас им было не время ссориться со Свенельдичем, ни по какому поводу.
Не так чтобы она удивилась его желанию – скорее тому, что он сказал вслух о том, о чем уже три года громко молчал.
– Пусти! – Она упиралась руками в его грудь, но чувствовала, что оттолкнуть его ей так же не по силам, как вот эту стену поварни.
На ощупь он был весь как литой – как железный, но теплый внутри.
Нет, как золото под тонким слоем серебра – солнечное тепло этого золота пробивалось сквозь внешний, холодный серебряный покров. Как у тех молодцев – по колена ноги в золоте, по локти руки в серебре, – что рожала Заря-Зареница, меньшая Солнцева дочь, взятая в жены юным Перуном.
– Стыд последний потерял! – шепотом возмущалась Эльга, отгоняя мысленно эти ощущения, стремительно расцветавшие одно за другим. – А Ингвар?
– Он мне должен.
За минувшие три года они никогда не говорили об этом долге – Мистина ведь взял в жены женщину, уже ждущую дитя от Ингвара, – но Эльга сразу поняла, о чем он. И испугалась этой молчаливой, но прочной памяти. Свенельдич ведь не из тех, кто прощает долги.
И она даже не могла сказать «я тебе не должна» – жениться на ее сестре она просила его сама.
– Не бойся. Ты ведь не боишься меня? – спросил он, прижимая ее к себе так, чтобы она почувствовала всю силу его желания.
И снова Эльга сразу поняла его. Но теперь она была не та девчонка, какую Мистина унес из лесу на плече.
– Нет! – твердо ответила она. – Не боюсь. Но я – княгиня киевская, а не роба, чтоб меня по углам зажимать. Пусти, сказала.
И тогда он ее выпустил. Ведь он сам, своими руками, сделал ее княгиней. Эльга поспешно ушла в гридницу, оправляя платье и сдерживая порыв провести руками по лицу. Как будто по ее пылающим щекам все бояре и отроки поймут, что с ней сейчас было.
Но куда там – ее встретили пьяными криками восхищения. Она улыбалась, будто в жизни не видела более радостного зрелища, чем вусмерть пьяные гриди и бояре, несколько дней назад возведшие ее и Ингвара на киевский стол.
Еще день-другой ее не отпускало тревожное ощущение, будто она по неосторожности сунулась слишком близко к большому огню и едва не обожглась. С тех пор Эльга запомнила: в преданности Мистины побратиму есть одно топкое местечко. И не раз после того убеждалась: это был не случайный пьяный порыв…
В эту топь они в конце концов, два года спустя, и рухнули. Но сейчас Мистина говорил не об этом.
– Нет, – Эльга качнула головой. – С чего мне тебя бояться? Ты же поклялся на клинке, что не предашь меня.
– После драки с Грознятой даже Ута на меня косится, будто я зверь какой.
– От зверя в тебе немало. Но… будь ты другим, на что бы ты мне пригодился?
Он вглядывался в ее глаза, пытаясь понять, то ли она думает, что говорит. Не всякое женское сердце без страха выдержит то зрелище, что она наблюдала на днях.
– Я не боюсь тебя. – Эльга нежно коснулась его щеки, погладила возле ссадины в углу рта. – Ни так, ни этак не боюсь.
– Потому что ты не просто женщина. – Мистина обнял ее и склонился к ее лицу. – Ты – конунг, только женщина. Таких на свете было не много. Моя самая большая удача – то, что я с тобой встретился.
– Но ты же отказываешься…
– Я отказываюсь, чтобы твоя слава не потонула в бесконечных раздорах. Ты будешь сиять в памяти людской, как утренняя звезда на небе, о тебе сложат предания. И меня заодно не забудут.
– Стало быть, мы оставим все как есть? Ты этого хочешь?
– Я хочу, чтобы ты оставалась княгиней Ингвара, а женой его пусть будет болгарыня. По мне, так это самое лучшее.
«И я всегда буду на словах женой одного, а на деле – другого…» – мысленно закончила Эльга.
А потом, противореча собственным мыслям, попросила:
– Не уходи.
– Ты хочешь, чтобы я остался?
Она кивнула. И челядь, и гриди не слепые: стража у ворот видела, как Свенельдич приехал, и заметит, что он до утра не выехал обратно. А в дружинной избе или в гриднице уж кто-нибудь не пропустит, что Арне и Ратияр почему-то тоже ночуют здесь. Но, понимая все это, Эльга не могла и помыслить о том, чтобы после всего этого остаться одной, наедине с воспоминаниями и опасениями.
Вместо ответа Мистина наклонился и потянулся к ее губам. Бывают случаи, когда даже самый благоразумный человек плюет на осторожность.
– Тебе же больно… – шепнула Эльга.
– А и ладно…
* * *
Еще через день княгиня объявила пир и позвала всех бывших в Киеве знатных людей: местных бояр, Грозничар с его людьми и Хельги с его оружниками. Эльга сияла, как солнце, со своего возвышения: одетая в греческое платье золотистого шелка с красными птицами, с белым убрусом на голове, с золотыми греческими подвесками на шитом золотом очелье – с цветной эмалью, золотыми лучиками и крупными жемчужинами. Лицо ее еще хранило след утомления, но губы приветливо улыбались, а зеленовато-голубые, будто самоцветный камень-смарагд, глаза смотрели дружелюбно и уверенно.
