– Что ты смеешься? – Мистина оглянулся, услышав хмыканье.
– С безголовой куряты все началось. У тебя под тыном.
– Ка… а! – Мистина быстро сообразил, о чем Ингвар вспомнил. – Да. Золотое крылышко. Хотел бы я знать, кто в этой саге без головы последним останется!
Ингвар покрутил собственной головой: я ж тебе не норна…
К облегчению русов, Протолча стояла на своем месте целая и невредимая. Ильбуга кочевал в переходе на юго-запад, ожидая появления русского князя. Принеся жертвы на Хортич-острове, Ингвар послала к нему гонца, и еще через три дня Ильбуга явился к Днепру. С собой он привел тоже три тысячи всадников. При посредничестве Тугана и других старейшин ясов договорились обменяться заложниками. Послышав, что с князем пришли сразу три его родича, Ильбуга хотел получить одного из них, раз уж его брат находится в руках у Ингвара. В ответ ему напомнили, что ни один из братьев Ингвара на печенегов пока не нападал. На правом берегу Днепра, за поприще от Протолчи, появились многочисленные вежи, еще дальше паслись табуны.
Встреча была назначена на самом Хортич-острове, перед священным дубом. Для Ильбуги его люди поставили войлочную вежу, украшенную стягами с волчьими хвостами, перед ней расстелили цветные ковры. Для Ингвара и его приближенных напротив, шагах в пятидесяти, отроки приготовили греческий островерхий шатер белого полотна. Поднятый полог позволял видеть деревянную лежанку под шелковым пестрым покрывалом – будто князь собирался провести здесь несколько дней, – лари, низкий ясский столик с дорогой посудой, ковры на земле.
Посередине между шатрами натянули широкий полог для защиты от солнца, расстелили несколько ковров, вокруг – кошмы и овчины. С одной стороны уселся Ингвар с Мистиной, Хельги и Бояном, с другой – Ильбуга с несколькими родичами. Позади и по сторонам каждого встали гриди и батыры-телохранители. Ясы во главе с Туганом разместились сбоку. При них, хранителях брода и священного острова, постоянно шли переговоры о войне и мире, о торговле и заключении браков, и они привыкли к этим обязанностям.
Старшие жрецы святилища – ясин Газак и Перунов служитель Ждигость – принесли чашу пива, возлили на корни дуба, потом подали по очереди Ингвару, Ильбуге и их боярам. Князья обменялись дарами: Ингвар привез два греческих кафтана, по два сорока бобров, куниц и лисиц, а Ильбуга – двух коней в богато украшенной серебром сбруе. Печенежский князь был явно старше и собеседника, и Едигара – глубокие морщины на смуглом обветренном лице говорили, что ему, пожалуй, за сорок. Чертами лица он был ближе к русам и славянам, чем Едигар; среди его спутников тоже одни были более скуласты и узкоглазы, чем другие. Как и всякий кочевой народ, прошедший со времен своего отделения от пращуров половину мира, печенеги несли в жилах смешанную кровь. Иные лицами почти не отличались от славян, хотя в разрезе глаз небольшой намек на степное происхождение был заметен почти у всех. Приближенные Ильбуги для этой встречи оделись в лучшее, что у них было: льняные белые и шерстяные кафтаны с отделкой из шелка, похожие на шлемы высокие шапки с лисой. Все до одного были подпоясаны ремнями с десятками узорных бляшек – серебряных, с позолотой и чернью, и у каждого висел на поясе волчий хвост как знак пращура-зверя. Заметив это, Ингвар глянул на побратима и перевел дух: Мистина, более умный, чем тщеславный, на этот раз свой печенежский пояс, раздобытый на этом самом месте полгода назад, надевать не стал. Зачем раздражать людей, с которыми ищешь согласия? Ильбуга хотел получить назад своего младшего брата без ущерба для чести рода, но русы собирались взамен выторговать нечто куда более для них дорогое и нужное…
– Наш род боги создали знатным, – рассказывал Ильбуга, сидя на ковре с подвернутыми ногами.
Как положено могучему властителю, он сидел почти неподвижно, сохраняя божественную невозмутимость, движения его были скупы и величавы. Косясь на побратима, Мистина замечал, что Ингвар невольно подражает собеседнику и тоже держится более важно, чем обычно. Переводил его речь Мангуш, сын Ранди Ворона, сам наполовину печенег, но возле Ильбуги стоял свой толмач, по виду невольник из славян.
– Прадед наш звался Аяз-бай, был он барсом среди мужчин, и весь народ почитал доброту его мужественного сердца. Род его был многолюден, имел он большие богатства и восемь сынов. Старший сын его был Ишбулды – носил он золотой пояс, не знал он счета своим табунам… Сын его звался Сабан – стада его кишели, как рыба в реке. Подняв стяг свой, с ураном
[32] «Коркут!» угрожал он хазарам…
Ильбуга встречался с Ингваром впервые и считал нужным поведать свое «дерево», как у кангаров называли перечень предков. Ингвар слушал, стараясь не улыбаться при мысли, как несхоже с этим «деревом» его собственное – то, что выросло из Одинова корня далеко-далеко на севере. Поистине причудливо вытянули нить из своей облачной кудели норны, если эти два «дерева», растущие через время и легко перемещающиеся в пространстве, встретились здесь, на Хортич-острове, между лесами и степью, между левым и правым берегами Днепра.
– Мой брат Едигар – истинный барс, – продолжал Ильбуга, когда дело дошло до сыновей его отца. – Желал он взять жену знатного рода, что как цветок, украшающий на лугу травы. Пять раз обмотался поясом он, пять пар верблюдов нагрузил дорогими подарками, когда ехал сватать к болгарам дочь Пресияна. Ехало с ним триста батыров – метких стрелков, красноречивых в разговоре. Еще в два раза больше даров он дал бы, если бы получил милую его сердцу деву, что подобна сиянию луны среди звезд, украшающих небо. Но сказали ему, что дева, обещанная ему, увезена другим… Ярость парда взыграла в мужественном его сердце, подтолкнула на неразумный поступок… Удаль батыра – украсть деву или коня, но боги не дали удачи его желанию мести…
– Вот здесь с нами родич Пресияна и Калимира, – Ингвар указал на Бояна. – Он говорит, что, хоть твой брат и сватался к девушке, она не была ему обещана. А все потому, что цесарь греков не желал родства с вами, жителями степей! Но Едигар пытался мстить за то, что ему и не принадлежало, и неудивительно, если боги не благословили его оружие.
– Мой дед Борис, как ты знаешь, принял Христову веру и завещал, чтобы ее держались все его потомки. – Боян почтительно приложил руку к золотому кресту у себя на груди. – Поэтому мой брат Петр избегает родственных связей с теми, кто придерживается веры своих отцов…
– Но князь Ингорь тоже придерживается веры своих отцов. – Ильбуга показал сперва на Ингвара, потом на дуб, где на вкопанном рядом колу была насажена конская голова от недавней жертвы. – Или для Петра… – он усмехнулся, – он стал на время Христовым человеком?
– Я не предам богов моих дедов, как не сделает этого ни один достойный человек, – сдержанно ответил Ингвар, не желая попрекнуть Боянова деда, который совершил именно это, а за верность прежним богам еще и приказал ослепить родного сына. – Но у Петра была причина нарушить этот завет.
– Какова же эта причина? – Ильбуга окинул взглядом его красный кавадион, затканный золотыми орлами, и меч в ножнах с золоченым набором, намекая: уж не подарки ли?
