Одна рука Марины выводила смычком длинные, протяжные звуки, другая — порханием пальцев колдовала на грифе со струнами. В ее игре перекликались два совершенно разных голоса, два характера, дополняя друг друга, как тьма и свет, начало и конец. Неуловимо быстро сменялись аккорды, и звук объемными волнами накрывал нас с головой. Он затапливал помещение, уносил в щемяще-нежные грезы, где удовольствие граничит с болезненностью. Опасная, тонкая грань — ведь стоит покачнуться, и сладкое томление перерастет в острое мучение. Привкус горечи таял, уступая место медовому шлейфу, без слов давая понять, как зыбко бывает мгновение, как опасно порою даже в мечтах заходить в запретные утолки сознания.
Не знаю, заключалась ли в том заслуга мастерства музыканта или восхитительный диапазон виолончели, а может, сама мелодия создавалась искусным творцом, но я понимал, что околдован. Все же Марина — ведьма, пусть и не такая, какими их обычно представляют. Глядя на то, как она играла, вкладывая душу, всю себя без остатка, я проникся к девчонке уважением и понял, почему она так сопротивлялась просьбе Вероники. Чтобы настолько выкладываться, нужно потратить многие часы на тренировку и, безусловно, любить, очень любить то, чем занимаешься. Ничто не дается запросто, любое искусство — это неизмеримое количество труда, которое сложно рассчитать или взвесить. Это и есть сама жизнь в потоке, борьба и сопротивление вперемешку с эйфорией от достигнутых высот.
Коварно, соответствуя сущности музыканта, пробирающая до дрожи мелодия ударила по нервам звуковой волной, резко, грубо. Я вздрогнул от неожиданности и с восхищением заметил, как заострились черты лица Марины. Стали хищными, злыми. Она резала струны, отрываясь, вкладывала свой немой крик в хриплый стон виолончели, отпускала на волю ярость, держала нас в напряжении, почти заставляя умолять о пощаде. Но вот последний выпад руки, уверенно сжимающей смычок, и девушка вновь превратилась в нимфу, расслабленно улыбнулась. Инструмент повторно запел интригующую часть из вступления, выплетая настоящую тайну из легких и быстрых соприкосновений смычка и струн. Тихо-тихо, затем усиливаясь, мелодия крепла и обволакивала. На краткий миг сдавила сотканные в паутину и доведенные до предела чувства, а когда показалось, что уже невозможно терпеть, отпустила, огладила напоследок и легкой поступью покинула нас, растворившись в дыхании. Плавно сошла на нет, оставив тлеть в наших душах угли.
Нестерпимо захотелось обнять Веронику, прижать к груди крепко-крепко и шептать глупости, но я позволил себе только взгляд. Остроклювик тоже смотрел на меня. Странно, вроде до этого глаз не сводила с Марины, а сейчас я поймал ее ответный задумчивый и потемневший взгляд. Серьезная, бесконечно мне дорогая, она счастливо улыбнулась и пожала плечами, мол, я ни при чем. Не удивлюсь, если хитрюга затеяла возню с инструментом и уговорами ради того, чтобы я это услышал. Хотела показать другую сторону Марины? Разделить со мной любовь к прекрасному? Что ж, Ника достигла цели, я открыл еще одну грань человеческой природы, и она мне понравилась.
Произнести вслух никто ничего не успел: в дверь в очередной раз позвонили. Марина словно вынырнула на поверхность другой реальности, тряхнула головой и бережно отставила виолончель. Нервным, резким движением налила себе вина и отвернулась к окну. Вероника протяжно вздохнула и с явной неохотой пошла встречать нежданного гостя. Я осторожно провел подушечками пальцев по лежащему на столе смычку, не решаясь нарушить тягостное молчание. Отчего-то именно тягостное — было заметно, что Марину с инструментом связывают непростые отношения, несмотря на всю любовь к музыке. И ее нежелание брать виолончель в руки — не простой каприз. Я еще раз убедился, как много связывает двух бойких человечек и как много они друг для друга значат. Поднялся, подошел к инструменту. Да, у нас есть похожие, но не более, опять же, и звучание совсем другое.
— Можно? — Казалось кощунством прикоснуться без разрешения.
Девушка перевела на меня слегка расфокусированный взгляд, но быстро собралась и кивнула. Я с интересом рассматривал корпус, струны. Загадка прошлого вредной человечки интриговала, но ясное дело, лезть с расспросами было глупо. Сойдутся звезды, и когда-нибудь позже я узнаю ее историю от Вероники.
Мои раздумья прервал вошедший Игорь:
— Ого, — присвистнул он, — что у вас сдохло?
Я непонимающе на него посмотрел, зато Марина громко фыркнула:
— Это у тебя вечно кто-то мрет. Привет!
Ее братец расплылся в улыбке.
— Привет. — Он кивнул мне и добавил: — Серьезно, какому демону были заложены души, чтобы убедить ее сыграть?
— Уймись, — уже резче посоветовала Марина.
— Это просто выражение, — прошептала мне на ухо Вероника, предвосхищая вопрос.
Что ж такое, когда я перестану реагировать на их постоянные упоминания не по делу того, что на Терралии вполне себе часть обычной жизни?
Ничуть не проникшийся Игорь подмигнул мне:
— Повезло тебе, каратист, — считай, что приняли в стаю. — Он усмехнулся и, видно заметив мое недоумение, пояснил: — Сеструха давно уже при посторонних не играет, только избранным дозволяется приобщиться к великому. Цени.
Я собрался ответить что-нибудь язвительное, но вдруг понял — не хочу. Вереница событий, состоящая из мельчайших, но важных деталей, собралась в единое целое, и Игорь подтвердил мои собственные догадки.
— Ты приперся ехидствовать? — вопросила Марина.
— Ладно, систер, не дуйся, я ж любя. Даже обидно, что все пропустил… И да, — он мгновенно посерьезнел, — я вообще-то по делу.
Парень взглянул на часы, и, словно в ответ, в квартиру настойчиво постучали. Вероника напряглась, в ее взгляде появилась настороженность. Я, не задумываясь, обнял и так стоящую довольно близко девушку. Заметила она или нет, отстраняться не стала, вопросительно посмотрела на друга, тот пояснил:
— Это свои. Будем проверять одну догадку.
Он ушел открывать, мы переглянулись и отправились следом.
В коридоре топтался хмурый, заросший щетиной мужик, чем-то неуловимо смахивающий на собаку, которая так же недобро на нас поглядывала.
— Это Треф, — представил пса Игорь, минуя знакомство с его хозяином.
Вечер становится все интереснее.
— Шикарный! Доберманы такие лапы умнючие, — тут же просияла Марина. Затем ее улыбка померкла, и она уточнила: — Слушай, а что происходит?
— Следственный эксперимент, — пожал плечами ее брат, видимо, считая, что вот сразу взял и все объяснил. Однако Вероника поняла.
— Ты уверен? — хрипло поинтересовалась она у друга. — Как-то это чересчур.
— Мелкая, был бы уверен, все происходило бы несколько иначе, но знаешь, проверить не повредит. Чутье меня редко подводит. — И уже обратившись к незнакомцу с собакой: — Работайте, мы на кухне побудем.
Гость кивнул и, не разуваясь, протопал в глубь квартиры. Подобное поведение неприятно царапнуло меня изнутри. Мы тут старались, красоту наводили, а приходят посторонние и нагло сапогами влезают в чужой очаг.
