Именно с правлением Оттонов, особенно после 962 года, логичнее всего сравнивать правление Каролингов и именно по его организации определять, что к тому времени изменилось. Во-первых, Оттоны по-прежнему созывали законодательные собрания – теперь не в коренных землях Франкской империи, а в окраинной Саксонии, но светские и духовные вельможи туда добирались. Короли были тесно связаны с Церковью; придворные капелланы регулярно становились епископами, государи председательствовали на церковных соборах, в точности как когда-то Людовик Немецкий и его сыновья, а в постановлениях часто цитировались решения каролингских соборов. Их власти хватало и на то, чтобы смещать римских пап и назначать своих – Каролинги, как ни велико было искушение, на такое не отваживались. Их армия намного превышала численностью войска других западных правителей. Богатство им тоже сопутствовало: в их подчинении находились прежние королевские земли Каролингов вокруг Ахена и Франкфурта, к которым после взятия Италии добавились земли вокруг Милана и Павии (это не считая фамильного оплота Оттонов в юго-восточной Саксонии, а также доходов от богатых серебряных рудников, открытых к югу от Гослара в их саксонском домене в 960-х, обеспечивавших серебром для чеканки монет весь Запад). Таким образом, Оттонам было чем награждать верных за службу, и они награждали. Однако государственный контроль при Оттонах был слабее, чем при Каролингах. Как-никак они базировались в бывшей Восточно-Франкской державе, которая еще при Людовике Немецком отступала от каролингских замыслов, а оплот Каролингов с центром в Ахене теперь стал рядовым герцогством. Примечательно, что по своей державе они разъезжали гораздо больше, чем в свое время требовалось Каролингам, – чтобы подданные сильнее ощущали их присутствие. И не зря: когда в 960-х годах Оттон I несколько лет провел в Италии, чтобы закрепить там свою власть, в Саксонии отмечались всплески негодования. При этом своих вельмож – за исключением представителей собственной династии – Оттоны перемещали гораздо меньше, и к этому времени связи между местными сообществами великих герцогств в Италии и Франкии сравнительно поредели
[136].
Все это вполне закономерно, учитывая, что Оттоны, как уже упоминалось, не стремились возрождать нравственно-религиозный проект Каролингов. Они покровительствовали интеллектуалам, одним из которых был математик и энциклопедист Герберт Орильякский (ум. в 1003), в 999 году по велению Оттона III ставший папой римским Сильвестром II. Но в письмах Герберта не наблюдается склонности к назиданию, как у Агобарда или Гинкмара. Оттоны почти не занимались законодательством – притом что их церковные соборы свои постановления издавали. При саксонском дворе писали исторические труды, сочиняли поэтические произведения и даже пьесы (за авторством монахини Хросвиты из королевского монастыря Гандерсхайм), отличающиеся значительной сложностью и несущие отпечаток классического наследия (в том числе произведений Саллюстия и Теренция), но без уклона в политическую теологию
[137]. Это само по себе немало; Оттоны заслуживают почетного места в истории интеллектуальной культуры. Однако к этому времени ни одному королевству не удалось бы просто так возродить замыслы начала IX века – слишком многое изменилось с тех пор. Следующее религиозное возрождение с политической окраской, предпринятое папой Григорием VII и его преемниками, уже не ассоциировалось ни с каким из королевств и, напротив, все сильнее порицало попытки королей взять на себя духовное лидерство по примеру Карла Великого и остальных.
Одно тем не менее в X веке осталось неизменным – культура публичности в политике. Ни в Восточно-Франкском королевстве, ни в Италии почти не было четко очерченных территорий под единоличной властью местного феодала, базировавшейся на личной зависимости и вассальной службе, а в Западно-Франкской державе они только начали появляться. Восточно-Франкская часть была децентрализованной и тем не менее, как и в прежние века, стержневую роль в политике Оттонов играли собрания – общегосударственные и местные – и допустимые в их рамках маневры. Этим маневрам было посвящено немало научных трудов: в частности, исследовалось, как формализация общественного поведения во времена Оттонов и позже создавала видимость согласия, помогавшую как разрешать противоречия, так и вуалировать неразрешенные. О каролингских истоках этой практики вспоминали не всегда, потому что теперь даже при воплощении таких публичных деяний в церковных обрядах характерные для IX века покаянные мотивы в них отсутствовали. И все же они свидетельствуют о сохранении традиции публичной власти, которую мы наблюдали во Франкской державе с VI века и которая берет начало в мощных государственных механизмах Римской империи
[138]. Это важно. Здесь кроется основополагающее различие между политическими системами раннего Средневековья и более поздних столетий, когда публичную сферу приходилось воссоздавать заново и она при этом всегда была связана с местными властными структурами, как мы увидим в дальнейших главах.
Однако постепенно публичность верховной власти у франков слабела. Сперва тенденция к этому наметилась в некоторых областях Западно-Франкской державы, где из-за раздробленности государственная власть расшатывалась изнутри, зато укреплялся авторитет местных феодалов. Переломным моментом здесь часто считают рубеж X–XI века, и хотя датировка (как и само существование переломного момента) вызывает бурные споры и в любом случае варьируется от области к области, ориентироваться на нее можно. После этого, в XI веке, политический уклад X века (не говоря уже об эпохе Каролингов) для многих утратил смысл, поскольку политические условия изменились, и стремительно забывался. Даже если бы кто-то попытался вернуться к богословской полемике Каролингов, политический фон, на котором она разворачивалась, давно канул в небытие
[139]. В Италии, где к 1000 году тоже начали появляться местные домены, культура публичной власти гораздо лучше сохранялась в городах, где по-прежнему созывались многолюдные четко организованные судебные собрания, пока традиции не положила конец захлестнувшая страну смута конца XI века. В Восточно-Франкской державе собрания и коллективная ответственность продержались дольше всего – пусть и ограничиваясь теми районами, где королевская власть не сдавала позиции. Однако там ее укрепляла, в том числе, относительная разобщенность местных властей, и для окончательного упразднения публичности необходимы были перемены, которые в одних местах наметились на рубеже XI–XII веков, а в других еще позже. Эти процессы не были универсальными, но общие черты у них имелись. Какие-то из них проистекали из каролингского эксперимента, поскольку Каролинги стремились регламентировать все и вся, и замкнутость местных сообществ под властью феодалов (в общем и целом характерная для XI века особенность) была с этой регламентацией связана
[140]. Но все это коренным образом изменилось с исчезновением общественной и коллективной легитимизации власти, которую Меровинги, Каролинги и Оттоны считали само собой разумеющейся, а тяга Каролингов к морализаторским жестам возвысила на какое-то время до политического искусства. Что из этого вышло, мы увидим в главе 6.
