Глава 5
Расширение границ христианской Европы
500–1100 гг.
Христианизация Северной Европы изменила уровень наших знаний о континенте. В 500 году граница Римской империи отделяла ведомое от неведомого. Обо всем, что происходило к северу от нее, мы знаем из данных археологических раскопок, которые рассказывают хоть и много, но далеко не все, и из римских источников, авторы которых обращали взоры на север, однако при этом были не просто не осведомлены, но в большинстве случаев даже не пытались нарисовать точную картину: «варвары» их интересовали только как отражение недостатков римского общества. По прошествии трех насыщенных событиями веков, к 800 году, положение мало изменилось. К этому времени франкам подчинялась большая часть Германии к северу от римской границы, пусть эти земли пока и не были полностью интегрированы во франкскую политическую систему. Достаточно много известно об Ирландии и англосаксонской Англии – формально бывшей римской провинции, на деле сильно отличающейся от Рима общественным устройством, – но в остальном для областей к северу от Рейна и Дуная у нас по-прежнему нет иных источников, кроме археологических и сторонних документальных, не балующих надежностью. Положение изменилось к 1100 году: к этому времени для большинства регионов у нас имеются по крайней мере какие-то письменные данные, позволяющие точнее представить, как была устроена жизнь в северной половине Европы. А там в это время повсюду формировались политические структуры, более сложные, чем при Карле Великом.
Разумеется, дело здесь не в христианстве как таковом. Христианизация различных политических образований на севере означала в первую очередь крещение короля и его свиты – остальное население обращалось в новую веру уже потом, зачастую гораздо позднее, – и это крещение, принятое из сколь угодно искренних побуждений, как правило, крайне медленно влияло на ценности и порядки, считавшиеся в том или ином обществе нормальными, достойными и нравственными, поскольку эти ценности теперь также объявлялись христианскими, независимо от близости их к изложенному в Новом Завете
[141]. Однако христианство несло с собой церковный уклад, а с ним приверженность письменному слову (иначе не получится читать Библию) и ведению писцовых книг (обычный способ защиты церковных земель, даруемых королями, от посягательств – в Северной Европе почти все ранние документальные источники повсеместно связаны с Церковью). Вскоре появляются и летописные тексты – как правило, на латыни, но и на местных языках также (в частности, на ирландском, древнескандинавском и русском), – оправдывающие действия верховного правителя и духовенства
[142]. Этим плоды христианизации не ограничивались, поскольку она позволяла государю заимствовать и внедрять хотя бы некоторые механизмы управления, применявшиеся в двух великих европейских державах раннего Средневековья – Франкии и Византии. В некоторых случаях возможность открыться навстречу южноевропейскому влиянию и перенять принципы политического устройства была единственной причиной перехода в иную веру – и единственной итоговой переменой. Как бы то ни было, христианство само по себе не делало Европу однородной – там лишь возрос интерес к более перспективным, но все еще неодинаковым формам политической власти. Воздействие заимствованной религии на каждую из северных стран было подобно бариевой взвеси, выявляющей при рентгенодиагностике не однородность, а контрасты.
Христианство в Северной Европе распространялось с запада на восток – медленно, но где-то после 950 года этот процесс ускорился. Первой, в V–VI веках, крещение приняла Ирландия, затем пиктская часть Шотландии, Англия и центральная Германия – в VII веке, Саксония – насильно, как мы уже видели, – после завоевания Карла Великого в VIII столетии, Болгария, Хорватия и Моравия – в IX веке, Богемия – в X веке, Польша, Русь (куда входили земли европейской части России и Украины) и Дания – в конце X века, Норвегия, Исландия и Венгрия – на рубеже X–XI веков, Швеция – более медленными темпами в течение XI века
[143]. В стороне от этого процесса остался только дальний северо-восток Европы, балтийско- и финноязычные земли, первые из которых в XIII веке образовали единственное крупное и могущественное языческое государство средневековой Европы – Литву. Ее великие князья приняли христианство лишь в 1386–1387 годах. Рассмотреть все эти страны подробно мы не можем, да и сведения о многих из них, даже после принятия христианства, остаются слишком обрывочными для полноценного интересного обзора. Поэтому в данной главе мы ограничимся Ирландией, Англией, Данией, Норвегией и Польшей – именно в таком порядке – и покажем, как по-разному шел процесс принятия новой для них религии, что, в свою очередь, выявляет различия в их укладе до 1100 года. О Болгарии и Руси мы поговорим ниже, в главе 9, поскольку распространение христианства на север от Византии шло несколько иначе, и к остальным европейским государствам – по состоянию на последнюю четверть Средних веков – вернемся в главе 11, поэтому завершение процесса мы увидим уже там. А в этой главе мы коснемся, кроме всего прочего, некоторых крупных преобразований на севере, не имевших никакого отношения к христианству, в частности экспансии народов, в конечном итоге ставших славяноязычными, и походов скандинавов-викингов на Ирландию, Британию и Франкию.
Однако прежде давайте рассмотрим элементы сходства между странами Северной Европы до обращения в христианство – насколько позволяют судить о них наши скудные источники и анализ более поздних данных. Языкового сходства не было точно: среди тогдашних североевропейцев были представлены почти все языковые группы нынешней Европы. О религиозном сходстве тоже говорить не приходится; северное язычество отличалось не меньшим разнообразием, чем в Римской империи; где-то существовали пантеоны богов, где-то один верховный бог, где-то – шаманизм или поклонение силам природы, возможно частично переплетаясь. Кроме того, где-то обряды проводили служители культа, а где-то – местные правители
[144]. Однако две общие черты у всех северных сообществ все же имелись – относительная слабость правительственной власти и относительная независимость крестьянства. Что касается первой: северные политические образования в массе своей довольно долго были крошечными и нестабильными. В 800 году в Ирландии насчитывалось до 150 королевств; в англосаксонской Англии, судя по всему, их были десятки, пока около 600 года не началась некоторая консолидация, но и потом их оставалось свыше десяти. В Норвегии до X века почти в каждой долине имелась своя политическая единица; что же касается нынешней Польши и славянских областей Балкан, то франкские и византийские источники VII–X веков перечисляют множество плохо определяемых народов, живших на этих территориях. Даже название этим единицам подобрать сложно: если у одних имелись так и или иначе титулованные правители, которых можно именовать королями, то у других четко определенной или постоянной верховной власти не было вовсе. Поэтому не каждое политическое образование в этой россыпи вправе называться королевством. Можно обозначить их как «племена» (иногда я так и буду делать, главное – помнить, что ни о какой «первобытности» речь в данном случае не идет), однако самыми обтекаемыми и потому подходящими для обобщений применительно ко всему северу терминами будем считать «народы» и «политические образования». В большинстве из них ключевой особенностью, как и в постримских королевствах на Западе, выступала политика собраний. Короли – там, где они имелись, – прислушивались к собраниям довольно часто (здесь наиболее точные сведения нам предоставляют Норвегия и Швеция), а в некоторых местах, таких как Исландия, которая осваивалась на рубеже IX–X веков переселенцами из Норвегии, и у славяноязычных лютичей в долине Одера около 1000 года на собрании принимались все политические решения и единоличного господства не было ни у кого – по крайней мере теоретически
[145]. Если же правитель в таком племени все же наличествовал, указаний на то, что он обладал прямой, неопосредованной властью, почти нет. Разумеется, у таких правителей имелась собственная дружина, которую они использовали для сражений в междоусобных войнах и установления мелкомасштабного господства, но убедительное количество ранних примеров обстоятельного политического вмешательства «сверху» найти сложно, и, скорее всего, большинству правителей приходилось сотрудничать и советоваться с органами коллективного управления, численный состав которых варьировался от общины к общине.
