Это связано с тем, что в северной половине Европы крестьянство было в основном независимым – то есть не имевшим в массе своей договора с землевладельцем. Это не значит, что в обществе царило равноправие; подневольные существовали везде, в больших количествах трудясь на элиту, и даже в некоторых крестьянских семьях имелись один-два батрака или помощника по хозяйству. Соответственно точно так же повсюду существовала элита – более богатая и/или знатная. Из этой прослойки, как правило, происходили и правители. Однако под ее непосредственным контролем находились ограниченные земельные участки, и даже в более поздние периоды, когда знать (не в последнюю очередь церковная) стала владеть значительно большими наделами земли, у нас имеются примеры, в частности в Скандинавии, когда это не подразумевало господства. Остальная часть земель находилась под контролем низших слоев, то есть крестьянства; и в целом экономическое развитие почти повсюду на севере, судя по всему, довольно долго определялось крестьянским, а не аристократическим выбором и нуждами. Подтверждением тому служит и редкость обнаружения крупных скоплений ценностей в раннесредневековых археологических слоях на севере – характерное исключение составляет лишь Дания до периода викингов, к которой мы еще вернемся. Единоличная власть отдельных представителей знати была, судя по всему, недостаточно устойчивой, они представляли собой что-то вроде вождей в антропологической терминологии и в последующих поколениях могли опять слиться с крестьянством, если обладали недостаточной хваткой или имели слишком большое потомство, среди которого делилось накопленное. При этом, однако, их позиции иногда, как в Ирландии, закрепляла довольно сложная утвержденная законом иерархия, а иногда, как в Скандинавии, им отводились особые религиозные и политические роли на местах, передаваемые по наследству
[146].
Соответственно, хотя в экономическом отношении крестьянство было в основном независимым, ему повсюду приходилось взаимодействовать со знатью, и это необходимо учитывать. Взаимодействие принимало разные формы. В Ирландии – сложные отношения покровительства, основанные на одаривании скотом (а не землей, как почти повсюду в Европе) в обмен на гостеприимство, а также военную и политическую поддержку. В Англии до VIII века короли и знать властвовали над крупными областями, где жило крестьянство, однако владельцами этой земли не являлись. Крестьяне выплачивали не ренту, а небольшую дань, возможно нерегулярно (за исключением зависимых, которых уже тогда можно считать подчиненными арендаторами)
[147]. В Исландии и, вероятно, в остальной части Скандинавии свободные крестьяне поддерживали представителей местной знати на собраниях и платили отступные, если не присутствовали там; позже местная знать получала свою выгоду от распоряжения церковной десятиной. В будущей Польше относительно независимые крестьяне, как и в Англии, платили дань местным правителям, но, судя по всему, без четкого территориального деления. На лесистых просторах будущей Руси пахари и звероловы платили схожую дань зачастую довольно далеко находящимся правителям – волжским булгарам, а затем скандинавским (варяжским) князьям Киевским и Новгородским. Политические образования на Руси отличались большой площадью, и в них отчетливее, чем где бы то ни было, обозначалась опора на верховную власть правителя с вооруженной дружиной, однако местная власть из века в век оставалась довольно аморфной, и оброк достаточно долго мог выплачиваться с перебоями – окончательное закрепощение русского крестьянства произошло только в начале Нового времени
[148]. Каждая из этих варьирующихся экономико-политических моделей располагала потенциальными рычагами для усиления власти и увеличения богатства знати, однако процесс этот был не автоматическим: он шел в Англии, но не в Ирландии, в Дании, но не в Швеции и так далее. Даже к 1100 году среди северных народов о полноте власти верховного правителя и знати можно было говорить только применительно к Англии. Подробнее эту модель мы рассмотрим чуть ниже.
Итак, страны, подвергавшиеся постепенной христианизации на протяжении шести веков, представляли собой мелкие государственные образования, не имевшие развитой социоэкономической иерархии. Однако, как я уже говорил, последствия христианизации в этих странах сильно разнились. Первой христианство приняла Ирландия. Там переход в новую веру начался еще в V веке, при римском укладе, и с самого начала был связан с выдающимся миссионером Патриком, британским христианином, который какое-то время провел в Ирландии в рабстве и хорошо знал ее, как свидетельствуют его собственные сочинения. Патрик и другие миссионеры проповедовали, странствуя из королевства в королевство, борясь при этом с противостоянием сильного повсеместно представленного жреческого сословия – друидов. Мы не знаем, как им удалось преуспеть (известно лишь, что процесс растянулся по меньшей мере на столетие) и что ожидали короли от христианства – возможно, власть сродни римской? Но если так, время было выбрано не самое удачное, поскольку Западная империя рушилась, и нигде этот крах не ощущался так сильно, как в ближайшей римской провинции, Британии, пережившей после ухода римлян резкий социоэкономический спад. В Уэльсе и в остальной западной части острова, не завоеванной германоязычными англосаксонскими политическими союзами в V – начале VI века, выкристаллизовывались больше десятка королевств
[149]. В Ирландии новоявленная христианская Церковь не только не служила основой для политического объединения, наоборот, ее епископская и монастырская иерархия (значение монастырей в Ирландии с самого начала было велико) вела к такой же раздробленности, как и светский политический уклад. По сути, священники просто заменили друидов как прослойку обладателей особого знания. Интерес к письму, который принесла новая религия, распространялся и на другую специализированную прослойку – судей, поэтому в Ирландии, наряду с хрониками и протоколами церковных собраний, а позже прозаическими эпосами, появились и подробные сборники юридических трактатов. Следующие несколько столетий предстают в них чередой междоусобных войн между мелкими племенными союзами, в лучшем случае выстроенными в иерархию, вокруг двух очень крупных кланов, каждый из которых властвовал над несколькими королевствами, – И Нейллов в центрально-северной части и Эоганахтов на юго-западе. К тому времени все короли уже приняли христианство, но их власть была сильно ритуализирована и ограничена множеством табу, имевших бесспорно дохристианские корни. Сложно сказать, принесло ли христианство здесь какие-то перемены в принципе, если не считать добавления к политическому ландшафту ряда влиятельных церквей, имевших некоторую, хоть и не очень тесную, связь с европейскими
[150].
