Книга Средневековая Европа: От падения Рима до Реформации, страница 42. Автор книги Крис Уикхем

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Средневековая Европа: От падения Рима до Реформации»

Cтраница 42

Из простого пересказа политических событий XI века может сложиться впечатление, будто Норвегия к этому времени стала во многом похожа на Данию, но это не так, в чем легко убедиться, если проследить ее историю после 1100 года. Вспыхнувшие в 1130-х годах распри между претендентами на престол начинались, как зачастую и бывает, с противостояния правителей-соперников, поддерживаемых отрядами союзов местной знати. Однако эти союзы выражали приверженность не только верховной власти, но и местной и постепенно избирали собственных конунгов. Самый успешный союз, сложившийся вокруг короля Сверрира (1177–1202), состоял даже не из знати: поначалу это было в основном крестьянское ополчение с дальнего востока, а затем и севера страны, так называемые биркебейнеры, «лапотники», выступавшие против юго-восточной группировки баглеров, «посошников», возглавляемых епископами (Сверрир не покорился папе Иннокентию III и умер отлученным от Церкви). Компромиссный мир между противоборствующими сторонами был заключен только в 1220-х годах [165]. Суть в том, что Норвегию не удалось ни полностью объединить (как это пытались сделать правители вроде Харальда Сурового), ни полностью подчинить – ни королям, ни знати. Политика местных собраний сохранялась и в дальнейшем, как и участие крестьян в этих собраниях; власть королей никогда не была сильной, а попытки замахнуться на большее пресекались. Однако в рамках этой децентрализованной политической системы начатая Олафом Трюггвасоном и Олафом Святым христианизация и формирование Церкви с 1030-х годов оказались для королей важными инструментами утверждения своей власти там, где это было возможно. Им принадлежала более структурирующая роль в поддержке королевской власти, чем христианству в Дании, пусть даже сама власть тут была слабее. Норвежская христианизация, в отличие от английской, датской или, как мы увидим ниже, польской, не имела почти никакого отношения к франкам, однако организованная Церковь начиная с середины XI века сближалась по форме с континентальной как никакой другой институт в Норвегии, и только такой харизматичный правитель, как Сверрир, мог обойтись без нее [166].

Последней мы рассмотрим Польшу, и тут, как и в случае с Данией, нам придется отступить на несколько столетий назад, чтобы разобраться, какое значение на самом деле имела начавшаяся в 960-х годах (как и в Дании) христианизация. В VI–VII веках по всей Восточной и Центральной Европе (нынешние Польша, Чехия, Словакия, Венгрия), а также на Балканах возникли общины, археологически представленные небольшими поселениями из углубленных хижин-землянок с очень простой материальной культурой и, как правило, кремационным могильником. Общины были действительно некрупными и поначалу не имели выраженной иерархии – при этом, как ни поразительно, им удавалось упорно расширяться как на запад, так и на юг, что, без сомнения, свидетельствовало о слабости всей восточноевропейской политики VI века. Жителей этих общин византийцы, как мы уже знаем из главы 3, называли склавинами, франки на латыни писали sclaveni, но автоматически считать их всех славяноязычными мы не можем, тем более что многие действительно на славянских языках не говорили. В массе своей население Восточной и Центральной Европы станет славяноязычным лишь к IX веку, и с этого времени его можно будет с уверенностью называть славянским, но лишь на лингвистических основаниях. Они не принадлежали к одному народу, делясь на множество племен – судя по всему, то и дело распадавшихся и объединявшихся. Однако примерно с VII века политические позиции их соседей укрепляются, а франки становятся серьезной угрозой. Последние не стремились завоевывать территории склавинов, но набеги с VII по X век совершали – преимущественно с целью захвата рабов. К IX веку слово sclavus на латыни стало означать «раб», и в конце концов именно от этого корня образовались соответствующие наименования в западных языках. Рабов франки не только захватывали, но и покупали у самих славян (невольничий рынок имелся в X веке в Праге), как и другие их соседи – венецианцы на юге, скандинавы на Балтике и на Руси, арабские купцы, прибывающие с Востока. В войсках и чиновничьем аппарате Аль-Андалуса велика была доля «славян» – сакалиба, которые поначалу попали туда как невольники. Вокруг работорговли сложились свои экономические связи, которые прослеживаются в основном лишь благодаря археологии – по распределению железных кандалов, по обнаружению иранских монет в Восточной Европе (к X веку в очень больших количествах). Именно в ответ на угрозы со стороны соседей в VIII и IX веках на большей части Восточной и Центральной Европы появляются более крупные укрепленные поселения – оплоты правителей того или иного ранга, которые явно стремились и защититься от нападения сами, и поставляли рабов нападавшим. Одна такая сеть особенно богатых крепостей служила костяком королевства Моравия в IX веке, пока в 890-х ее не разрушили нагрянувшие венгры. Венгерские набеги стали еще одним пунктом в списке опасностей, грозивших окрестным племенным общинам [167].

Именно в таком контексте в начале X века в центре нынешней Польши образовался обнаруженный археологами ряд единообразных укреплений – это не считая немалого количества разрушенных. Сформировалась новая славянская держава, которая в то время, возможно, еще не называлась Полонией (латинское ее обозначение), но к XI веку за ней закрепилось это название. Первое упоминание о ней в германских письменных источниках приходится на 960-е годы, когда правитель Польши Мешко I (ум. в 992) сражался с саксонцами. В 965 году он сочетался династическим браком с представительницей Чешского княжества, оформившегося четвертью века ранее и уже принявшего христианство. В 966 году Мешко тоже крестился, а в 967 году он появился при саксонском дворе Оттона I, и в источнике того времени назван «другом императора». Действия Мешко вполне понятны: он, как и Харальд Синезубый в Дании, но обладая гораздо менее крепкой политической опорой, пытался приобщиться к кругу христианских правителей (в латинских источниках и поляков, и богемских чехов обычно называют «князьями», поскольку германские императоры не спешили признавать их полноценными королями). Это давало ему возможность обезопасить свой народ от набегов и угона в рабство (хотя на спасение от более организованных военных действий надеяться не приходилось). Немаловажно также, что Полонию окружали многочисленные более мелкие славянские племена, остававшиеся языческими; с одной стороны, они защищали ее от саксонцев, а с другой – служили самой династии Пястов, из которой происходил Мешко, источником живого товара, поскольку работорговля в этот период, судя по всему, находилась на подъеме. Кроме того, христианизация, как мы уже наблюдали на других примерах, могла обеспечить Пястам организационную инфраструктуру, которая у них пока отсутствовала: власть ранних Пястов ограничивалась почти исключительно княжеской дружиной – они облагали данью окрестные крестьянские общины и набирали оттуда воинов. (На землях Пястов, в отличие от их более мелких соседей, политика собраний была выражена слабо.) И действительно, какое-то время дела шли гладко: прибывали епископы, в основном из Богемии, а в 1000 году в Польшу, как ее уже можно называть, явился сам Оттон III и учредил архиепископство, то есть номинально независимую церковь, в укрепленном поселении Гнезно в сердце тогдашних польских земель. Сын Мешко Болеслав I Храбрый (992–1025) приумножил могущество Польши, в ходе войн с германцами расширив свои владения до самой Балтики, и даже сумел на целый год – в 1003–1004 годах – завоевать Богемию. Польша постепенно возвышалась как государство [168].

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация