Ведущую роль в этом реформаторстве могли брать на себя и не облеченные официальными полномочиями. Наглядный пример тому – миланская патария, народное религиозное движение 1057–1075 годов, возглавляемое как (низшим) духовенством, так и мирянами и яростно боровшееся с симонией и брачными связями среди миланских священнослужителей. Это было одно из первых движений подобного рода, руководителями которого выступали в основном миряне. Оно вызвало в городе раскол, поскольку женатое духовенство было давним обычаем, устоявшейся миланской церковной традицией, и защищали его не менее пылко, чем порицали. Архиепископа Гвидо да Велате (ум. в 1071) участникам движения удалось выдворить из города, несмотря на некоторую надуманность выдвинутых против него обвинений в симонии. Тем не менее очевидно, что в Милане страх перед симонией как явлением, не только угрожающим Церкви, но и развращающим ее ряды, прочно коренился в общественных ценностях. Милан – бесспорно крупнейший город северной Италии и к тому времени активно торгующий – знал толк в коммерции, так что часть его жителей теперь видела в симонии, которую часто преподносили как обмен услугами, ту же куплю-продажу, недостойную непорочной Церкви. Симония и семейная жизнь священников, как упоминалось выше, вызывали осуждение и до того, по крайней мере у церковных реформаторов, так что в опасениях миланцев ничего нового не было. Новым был высокий накал тревоги, связанной с этими опасениями, а также сам характер патарии как народного движения со специфическими местными корнями. Схожие движения возникали в отдельных итальянских городах, но в других миряне оставались равнодушными или проявляли враждебность, и даже в Милане ответные действия аристократов-традиционалистов в 1075 году привели к гибели светского вождя патарии Эрлембальда и угасанию движения
[199]. Добавлю, что несмотря на сильную поддержку со стороны пап в 1060–1070-х годах светская платформа патарии таила в себе отдельную угрозу: что, если миряне посягнут, скажем, и на доктрину? Случалось в XI веке и такое, но посягнувших, как правило, считали еретиками, а не духовным авангардом Церкви: так было во французском Аррасе в 1024 году и в Монфорте на северо-западе Италии в 1028 году, где миряне решили отказаться от крещения (в первом случае) и папского верховенства (во втором), и епископы их за это осудили
[200]. О значении этой тенденции, распространившейся на Западе после 1150 года, мы еще поговорим в главе 8, а здесь нелишним будет упомянуть, что и слово «патарен» превратилось в синоним еретика. И хотя в 1095 году папа Урбан II причислил Эрлембальда к лику святых, опасный подтекст патарии не забылся.
Последний и самый пространный мой пример – собственно Рим и еще одна волна локализованных перемен, на этот раз, впрочем, имевших куда более существенные последствия. В 1046 году вокруг папского престола развернулась очередная борьба – только претендентов, вопреки обыкновению, оказалось трое. Король Германии Генрих III, низложив двоих, вынудил третьего, Григория VI, отречься на соборе в Сутри, проводившемся в преддверии прибытия Генриха в Рим для коронации в качестве императора, и назначил папой своего подданного, Климента II. Смещать пап германским королям, начиная с Оттона I в 963 году, доводилось неоднократно; гораздо менее характерным было назначение папы не из римлян, хотя в 996 и 999 годах при Оттоне III случались и такие прецеденты. Стараниями Генриха III, однако, на папском престоле последовательно сменились пять германцев, и с тех пор до конца XII века редкостью среди пап стали как раз уроженцы Рима. К 1050-м годам такие же стремительные перестановки прошли в коллегии кардиналов, среди которых с этих пор римляне тоже оказались в меньшинстве. Третьим папой Генриха III, властвовавшим дольше и успешнее остальных, стал епископ Бруно Тульский, принявший имя Лев IX (1049–1054). Он был, как мы уже знаем, близок к императорскому двору, но при этом активно выступал против симонии и в сане папы римского провел ряд соборов по всей Европе – от Рима до французского Реймса, – на которых симония выступала основным пунктом обсуждения. В Реймсе в 1049 году при отсутствии светских участников (король Франции отказался прибыть) все собравшиеся епископы и аббаты должны были по велению Льва IX заявить, что сан ими получен не за деньги: эта уловка позволила папе выявить тех, кому должность досталась за плату, – и лишить их сана
[201].
Собор в Реймсе положил начало новому периоду церковных «реформ», в которых впервые за все время важную роль играли папы – Лев IX, Александр II (1061–1073) и Григорий VII (1073–1085), бывший архидьякон Хильдебранд, из-за харизматичности, честолюбия и бескомпромиссности которого многие стали называть всю «реформу» григорианской. Но размах перемен был шире; особенность этого периода заключалась в том, что Рим принимал реформаторов всех мастей – лотарингцев из окружения Льва IX, таких как выступающий против симонии экстремист Гумберт из Муанмутье, североитальянцев вроде основателя монастырей Петра Дамиани (оба стали кардиналами) и настроенных на реформы представителей собственно римского клира, в частности Хильдебранда. Связывало их убеждение, что Церковь погрязла в симонии (главный страх всей эпохи, как мы уже убедились) и разврате, не дававшем покоя Петру Дамиани, который приравнивал половые связи священников к инцесту и не уставал живописать их опасность – в том числе в длинном и поразительно подробном трактате против мужеложства, оказавшемся для Льва IX слишком радикальным
[202]. Основным камнем преткновения оказалась сама симония и ее трактовка. Смысл вроде бы ясен – покупка церковных должностей, но при этом Григорий VI, которого вынудили отречься за покупку папского титула у Бенедикта IX, выступал на стороне реформы (Хильдебранд был его протеже), и, судя по всему, симония для него означала «откупиться от недостойного предшественника». Другие и в самом деле расценивали такую плату как элемент обмена услугами – характерную черту средневековой (и не только средневековой) политики. Среди пуристов, напротив, встречалось мнение, что зараза симонии может распространиться на любое светское вмешательство в церковные выборы, которое было значительным, поскольку императоры и короли издавна и регулярно выбирали епископов и даже пап, а кроме того, участвовали в церковных обрядах освящения и инвеституры. Гумберт из Муанмутье, например, доказывал в 1050-х годах симонический характер светской инвеституры духовенства, хотя его взгляды никто не спешил разделить. В конце концов в 1078 году на его сторону встал Григорий VII, издавший на весеннем соборе того года запрет на светскую инвеституру, но лишь после того, как началось его противостояние с Генрихом IV
[203]. Из-за этого решения, принятого Григорием VII, конфликт императора и папы часто расценивается как борьба за контроль над обрядом инвеституры. Однако на самом деле это был лишь один из мелких пунктов более широкого круга спорных вопросов, касавшихся нравственной обособленности, влияния и независимости духовенства, которые, как становилось все яснее, и вызывали панику по поводу симонии (и брачных связей священников). И хотя споры об инвеституре в конце столетия достаточно сильно накаляли обстановку, оказалось, что и в них – на фоне достигнутого в 1122 году перемирия – возможен компромисс.
