Борьба пап с ересью шла примерно теми же темпами, что и укрепление авторитета папской курии за счет апелляций, и в каком-то смысле корень у них был один: в общем и целом папы и другие священноначальники стремились к централизации Церкви и всестороннему контролю не только религиозного обряда, но и веры. Нравятся нам ее цели и (тем более) методы или нет, вряд ли кто-то возьмется утверждать, что вести людей к спасению – в ее понимании – не было прерогативой Церкви. Но, поскольку полностью контролировать веру не представлялось возможным – и до сих пор, при всех современных технологиях, не представляется, – церковные иерархи превышали свои полномочия. Евреев, в частности, притесняли и ограничивали во многих регионах Европы в основном под воздействием Церкви, как мы увидим в главе 10. Боб Мур и Джон Босуэлл утверждают, что усилились также гонения на прокаженных и гомосексуалистов: то есть в гомогенизирующемся латинском европейском обществе любые аутсайдеры привлекали внимание и страдали больше
[312]. Стремление добиться однородности травлей и принуждением сохранится и в следующих веках, и в накаленной религиозной атмосфере XVI столетия оно примет еще более систематический характер.
В этой главе я доказывал, что Западная Европа конца XII–XIII веков двигалась (в большинстве случаев) по пути усиления централизации власти на основе ячеистой структуры XI века. Право давало больше возможностей для контроля, методы коммуникации и отчетности делали этот контроль более оперативным, но ячейки, то есть местные сеньории и городские или сельские общины, в основном никуда не исчезали. Те же самые базовые методы шли в ход при централизации веры – протоколы, руководства, контроль над зарвавшимися официальными представителями (чересчур усердствующих инквизиторов иногда могли подвергнуть дознанию и сместить)
[313], правовая поддержка в виде папских постановлений. Сложнее утверждать, что в основе лежала еще и формализованная структура религиозных сообществ – папы и другие теоретики религии определенно принялись бы возражать, они претендовали на одинаковую власть над всеми, которой не обладали и короли. Однако религиозные сообщества делились в институционном отношении, по крайней мере из-за ячеистой структуры епархий; и самое главное, действительно существовавшие практические различия в веровании – от области к области, от города к городу, от деревни к деревне, – выраженные (среди прочего) в рассмотренных нами формах мирской религиозности, служили для этих честолюбивых устремлений Церкви таким же тормозом. Читая отчеты о выявленных инквизицией ересях в сельских районах южной Франции, а потом Италии, а потом, столетием или двумя позже, в Англии и Испании, мы обнаруживаем сообщества, сами для себя решившие, что для них важно и как устроен мир – и духовный, и земной
[314]. Словно лупа, подставленная под солнечный луч, инквизиторский взгляд выжигал тех, на кого нацеливался, но проникнуть ему удавалось не всюду, и, разумеется, в Средние века такой задачи никто и не ставил. Поэтому впоследствии в этих регионах обнаруживалось значительное разнообразие локальных, иногда откровенно странных верований.
Глава 9
Крах альтернативных возможностей,
1204 г.
Западноевропейские королевства, которые мы рассмотрели в предыдущей главе, к XIII веку оказались на гребне успеха, но до тех пор они были не единственными – и даже не самыми – могущественными христианскими государствами в Европе. К моменту кончины императора Василия II в 1025 году его империя (мы называем ее Византией, но, как нам уже известно, сам он и его подданные именовали ее Римской, вслед за Августом и Юстинианом) была, бесспорно, сильнейшим политическим образованием на континенте. Она протянулась от Дуная до Антиохии и от Бари на юге Италии до нынешних границ Ирана. Иными словами, Балканы, Греция, Анатолия (нынешняя Турция) и материковая южная Италия принадлежали к единой и сплоченной политической структуре с развитой фискальной системой, не знавшей равных в средневековых латинских странах, а ее столица Константинополь с населением свыше четверти миллиона человек была крупнейшим из когда-либо существовавших городов средневековой Европы
[315]. До конца XII века Византия, несмотря на территориальные потери, превосходила богатством и могуществом любое западное государство. Тем не менее всего через несколько десятилетий империи не стало. Анатолийское плоскогорье досталось туркам, Балканы перешли в руки сербских и болгарских правителей. Константинополь в 1204 году был взят французскими и итальянскими войсками, которые, как известно, в ходе Четвертого крестового похода отступили от своей изначальной цели – захватить мусульманский Египет – и вместо этого разрушили христианское государство. Противостояло новоявленной крошечной Латинской империи в Константинополе и захвату венецианцами греческих островов уже не единое византийское правительство в изгнании, а сразу три – в Никее (современный Изник), Трапезунде (современный Трабзон) и Арте на северо-западе Греции вкупе с более мелкими владениями в других греческих областях. И хотя латинский Константинополь тоже пал, отвоеванный никейским императором Михаилом VIII Палеологом в 1261 году, заново объединить византийскую державу уже не удалось. Политическое устройство Византийской империи представляло собой альтернативу тому пути развития, по которому двигались западные государства, но после 1204 года оно было утрачено.
Почему это важно? В какой-то мере потому, что распад Византийской империи сам по себе – крупное политическое событие, как и распад Западной Римской империи, и объяснений требует таких же сложных. На практике же ему посвящено меньше аналитических исследований, чем судьбе Западной Римской империи, поскольку с самим Четвертым крестовым походом, хотя он составлял лишь часть процесса, все вроде бы было ясно (жадность крестоносцев, цинизм венецианцев, слабость империи); однако в этой книге произошедшее с Византией заслуживает особого внимания. Кроме того, если мы хотим понять, почему историческое развитие в Средневековье шло в известных нам направлениях, необходимо разобраться и с тупиковыми путями. Византийская империя в пору своего расцвета была примером успеха для Средневековья, главным ориентиром для современников-европейцев за ее рубежами, в том числе для Каролингов и Оттонов
[316]. Другие страны – от Руси X века до Сицилии и Венгрии XII столетия – перенимали ее методы управления. Когда она рухнула, эти методы латинская Европа перенять уже не смогла, пришлось изобретать их заново, и на это ушло время. Наследниками Византии, которые в течение 100 лет с 1350 года восстанавливали империю в границах царствования Василия II (а в конечном итоге и в более широких), стали турки-османы, и их мусульманское государство, как и ранее Халифат, не могло служить образцом для остальной Европы. Однако к 1204 году образцовость утратила и Византия – именно поэтому ее оказалось так легко разрушить. И нам нужно понять, почему так вышло.
