Василий II, несмотря на суровый и безжалостный нрав, был очень харизматичным правителем. Его преемники такой харизмой не обладали и на престоле надолго не задерживались: самое продолжительное царствование в период с 1025 по 1081 год длилось 13 лет, и государственная политика в это время последовательностью не отличалась. Несколько десятилетий до 1060-х годов Византия в основном жила в мире, не ощущая серьезной внешней угрозы. Тревожный сигнал прозвучал в 1050-х годах, когда почти всю византийскую Италию завоевали нормандцы, не встретив достойного отпора со стороны византийских войск. В отсутствие внешних войн страх перед узурпацией престола и финансовые проблемы привели к задолженностям в выплатах военным, сокращению армии и роспуску большей части фемных войск – по сути своей оборонительных. В результате империи пришлось несладко, когда на нее обрушилась угроза невиданных с IX века масштабов – турки-сельджуки. Начав действовать с 1030-х годов со своего пладцарма в центральной Азии, они завоевали половину мусульманского мира, к 1050-м вторглись в Армению, а вскоре после – в Анатолию. В 1071 году Роман IV встретился с ними в решающем сражении у Манцикерта на восточных рубежах империи и был разбит. Византийская армия рассеялась, и, хотя целенаправленного завоевания Анатолии сельджукские правители не предпринимали, отдельные турецкие захватнические отряды и мятежные византийские наемники создали на плоскогорье политический вакуум. Положение усугубила междоусобица, и до Алексея I Комнина (1081–1118) на византийском престоле никто надолго не задерживался. Однако к тому времени турки продвинулись далеко на запад, к Эгейскому морю, где вскоре закрепились в тылу Константинополя в ряде крупных городов, таких как Никея и Смирна (современный Измир). Кроме того, Алексею пришлось отражать на Балканах атаки нормандцев, уже завоевавших византийскую Италию, и набеги полукочевых тюркских племен из степей. К 1091 году он разделался с ними и укрепил свою власть на Балканах. Однако почти вся Анатолия была потеряна, и к началу 1090-х положение стало еще более отчаянным
[330].
Вот тогда Алексей обратился за помощью к Западу, и в 1095 году папа Урбан II призвал франков в Первый крестовый поход. Основные силы крестоносцев достигли Константинополя в 1097 году и успешно отвоевали Никею для Алексея Комнина, что дало ему возможность укрепить свою власть и на восточном побережье Эгейского моря. Однако к тому времени, когда год спустя крестоносцы наконец взяли Антиохию и Иерусалим, отношения с Алексеем уже испортились (историки до сих пор спорят, по чьей вине), и до конца этого крестового похода Византия больше ничего себе не вернула, зато получила под боком ряд неспокойных и часто враждебно настроенных латинских государств в Сирии и Палестине, в придачу к турецким эмиратам, постепенно формировавшимся в центральной Анатолии, в частности сельджукскому Румскому султанату с центром в Конье. Так складывалась новая геополитика. Алексею удалось отвоевать западную Анатолию, а его сын Иоанн II и внук Мануил I (1143–1180) восстановили византийскую власть и на южном побережье, однако с этих пор Византия, в отличие от VIII–X столетий, принадлежала больше к Европе, чем к Азии, и императоры не просто не сумели заново утвердиться на Анатолийском плоскогорье, но фактически отступились: единственная серьезная попытка вернуть его в 1176 году обернулась сокрушительным поражением
[331].
В действительности положение дел был не таким угрожающим, как выглядело на карте. Центральная Анатолия навсегда осталась турецкой, но с востока на Византию больше никто не посягал до XIV века, когда мир уже изменился до неузнаваемости. Однако византийская аристократия лишилась своих вотчин, в результате чего немало знатных родов X–XI века к XII столетию ослабли. Оставалось одно – предаваться ностальгии, как в великой эпической поэме XII века «Дигенис Акрит», герой которой – полуараб, полугрек – правит приграничными воюющими областями на плоскогорье
[332]. Из династий уцелели в первую очередь сами Комнины и связанные с ними близким родством Дуки, средоточие власти которых переместилось в правительство, поскольку Алексей и его преемники назначали родственников на всевозможные высокие должности, попутно придумывая для них новые титулы. Так, например, своей матери Анне Далассине Алексей поручал финансовые дела, распространяя на правительство гендерное распределение ролей из семейной экономики. В дворцовых переворотах наступило столетнее затишье, и государственная власть стабилизировалась, обойдясь без кардинальных перемен, – система налогообложения не изменилась точно, кроме того, у нас есть свидетельства сохранения налаженной системы судопроизводства. Армия по-прежнему оставалась наемной и профессиональной, и по сравнению с предыдущими периодами усилилась тенденция набирать иноземцев, а также появились примеры раздачи воинам земель или права на сбор местного налога (так называемая прония) вместо платы за службу. Эту практику критиковал историк начала XIII века Никита Хониат, усердно искавший внутренние причины краха империи на рубеже XII–XIII столетий, и анализировали современные историки, пытаясь провести параллели с западным военным феодализмом, но параллели получались слабые
[333].
Во многих отношениях Византия периода наивысшего могущества Комнинов не уступала стабильностью империи Василия II. Константинополь, по крайней мере, не беднел и не сокращался в размерах, чему способствовал и явный экономический подъем в Эгейских областях в XII веке. Как и на Западе, предпосылкой к этому служил демографический рост, а кроме того, укрупнение землевладения, как духовного, так и светского, за счет крестьян. К этому времени в большинстве стран Западной Европы этот процесс уже завершился, но в Византии, как мы знаем, независимое крестьянство всегда было многочисленным, а источником личного богатства в такой же или гораздо большей степени, чем сбор ренты с фамильных земель, служило официальное жалованье, обеспеченное налоговыми поступлениями. Однако с этого времени, по мере развития крупного землевладения, крестьянам зачастую приходилось платить одновременно и налоги, и ренту. Этот обновленный способ эксплуатации увеличивал покупательную способность элиты и тем самым способствовал развитию торговли. На греческих островах стали возникать районы винодельческой специализации, на Пелопоннесе – масличной; выращивание шелковицы для производства шелка сосредоточивалось в нескольких областях, крупными центрами шелкового ткачества были Фивы и Коринф в центральной Греции, и продукция экспортировалась не только в столицу, но и на Запад. Как свидетельствуют результаты раскопок, крупные города не ограничивались одним видом деятельности: в Коринфе помимо шелка изготавливали также стекло, керамику и металлические изделия, в других городах имелись крупные рынки. Согласно «Книге эпарха», в столице уже к 900 году имелись ремесленные гильдии, и производство там, без сомнения, было самым налаженным
[334]. Пусть в общем и целом византийский экономический подъем уступал североитальянскому и фламандскому, но с большинством других западных стран Византия в этом отношении потягаться могла. Рост благосостояния – у отдельных слоев – питал налоговую систему и, соответственно, государственную армию, а также интеллектуальную среду, дававшую в X–XI веках выдающиеся плоды. Политические деятели сохраняли прежние литературные пристрастия, примеров чему у нас немало (не в последнюю очередь – дочь Алексея Комнина Анна и ее муж Никифор Вриенний, писавшие исторические сочинения), но появлялись и новые жанры, такие как сатира. Там мы встречаем сетования на несправедливость пребывания образованного человека в бедности (точно такие же идеи бродили в этот период в Париже), то есть и здесь люди раскошеливались на обучение в надежде продвинуться по социальной лестнице и не всегда преуспевали
[335].
