Латинская империя, созданная на базе завоеванного Константинополя, была слаба и до 1261 года просуществовала лишь чудом. Но, как говорилось в начале главы, после этого Византии, возрожденной уже под властью новой династии, Палеологов, так и не удалось сколько-нибудь существенно расширить территорию. В конце XIII – начале XIV века ее основная задача состояла в том, чтобы заново распространить свою власть с северо-западной Анатолии на территорию современной Греции (о Болгарии речь уже не шла), но там приходилось соперничать с экспансионистской Сербией, которая при Стефане Душане (1331–1355) установила временное господство над всей северной Грецией, тогда как Византия в 1340-х годах переживала междоусобицу, а в 1347–1348 годах Константинополь сильно пострадал от Черной смерти. Пелопоннес, в свою очередь, был раздроблен на мелкие греческие и латинские государства; венецианцы и генуэзцы, базируясь на островах, главенствовали в морской торговле. Таким образом в регионе Эгейского моря происходило соперничество множества государств и владений, ни одно из которых не могло одержать верх над остальными. При этом империя с центром в Константинополе была самой богатой, обладала мощной городской культурой, развивавшейся на основе заложенного в прошлых столетиях, и по-прежнему замахивалась на честолюбивые и дорогостоящие архитектурные проекты – например, перестройку и украшение монастыря в Хоре (Кахрие-Джами в современном Стамбуле) по заказу придворного советника, ученого и мыслителя Феодора Метохита в 1315–1321 годах. В наши дни фрески и мозаика этого монастыря являют собой самый великолепный образец дошедшего до нас византийского искусства во всем Стамбуле, не считая того, что находится в соборе Св. Софии
[340].
Этот взлет прервался, когда события приняли неожиданный оборот. В 1270-х годах вновь разоренный монгольскими набегами Румский султанат распался, что привело к высвобождению энергии мелких турецких мусульманских княжеств, которым ничто не мешало, сражаясь с соперниками, заглядываться и на богатые земли греков в Эгейском бассейне. Одно из таких княжеств, принадлежавшее Османской династии родом из крошечного городка Сегют под Никеей, в 1321–1331 годах завоевало Никею и Бурсу. Эти свои все еще скромные владения турки принялись с поразительной скоростью расширять. В 1354 году они вторглись во Фракию, а к концу 1360-х добрались до Черного моря, отрезав Константинополь, к которому теперь можно было подойти только на корабле. За следующие 25 лет они заняли почти все Балканы, приостановившись лишь в 1389 году, когда сербы нанесли им большой урон в битве на Косовом поле, воспетой затем в фольклоре. (Тем не менее вскоре сербам пришлось признать владычество османов, а в 1439 году они были покорены полностью.) На материке под латинской и греческой властью оставались только Албания и южная Греция, а султан Баязид I (1389–1402) уже осаждал Константинополь. Отсрочку византийцам обеспечил пришедший из Центральной Азии Тамерлан, разбивший войска Баязида в Анкаре в 1402 году, но к этому времени от Византии остался фактически лишь Константинополь и осколок на Пелопоннесе вокруг Мистры. В 1430-х годах османы возобновили экспансию и к 1461 году захватили почти все оставшееся от латинских и греческих владений, за исключением венецианских островов, а сам Константинополь был взят в 1453 году после мастерски организованной султаном Мехмедом II (1451–1481) осады
[341].
Появление на Балканах Османской империи стало важнейшим изменением в политическом устройстве Европы конца XV века (при этом в Азии владения империи были еще более обширными). К началу XVI века Османское государство представляло собой самую слаженную фискальную и политическую структуру на всем континенте. В подробностях я не описываю ее только потому, что свидетельства ее слаженности появляются лишь в последние годы столетия, а достаточный объем набирают только после 1500 года, то есть выходят за рамки рассматриваемого в этой книге периода. Но мы не можем обойти вниманием главный вопрос, который встает в связи с этим перед историком, а именно: как так вышло? Как удалось османам, располагавшим поначалу лишь крохотным аванпостом, добиться того, что не получилось у константинопольских императоров и напористых сербских королей, – надежно восстановить бывшую Византийскую империю в прежних границах, а затем раздвинуть их еще шире? Вне всякого сомнения, у них имелась сильная армия, почти с самого начала финансировавшаяся за счет земельного налога, – стандартная практика для исламской и византийской традиции. К концу XV века, если не раньше, в качестве платы за службу воинам стали передавать право собирать налог с определенной территории – так называемый тимар. У этой практики имелись предшественники и в исламском мире (икта), и в Византии (прония, которая в поздневизантийский период играла более важную роль, чем прежде). Разницу в происхождении подчеркивал не один историк, и тем не менее там, где исторические источники (как в северной Греции) отражают преемственность политических режимов, нельзя не заметить существенную взаимосвязь между византийской и османской фискальными моделями
[342].
По сути своей политическое устройство, принесенное османами из их арабо-тюркского прошлого, – в частности почти универсальное представление о постоянной наемной армии с собственной кадровой организацией как о стандартной составляющей любого государства, – требовало перенимать и адаптировать любые фискальные модели, встреченные в завоеванных странах, то есть прежде всего византийскую. Вскоре османы придали ей централизованный характер, добавив заодно новые элементы. Они развивали ее, стремительно инкорпорируя региональную элиту и стабилизируя тем самым региональную власть этой элиты. Османской державе тоже не удалось избежать раздробленности, особенно в смутный период после 1402 года, но при этом она умела эффективно восстанавливаться – настолько эффективно, что к XVI веку государственная организация Османской империи оказалась наилучшей не только в современной ей Европе, но и во всей исламской истории до XIX столетия. Формирование такой прочной структуры не где-нибудь, а на территории бывшей Византии отнюдь не случайность. Султан Мехмед, заботливо заселяя Константинополь/Стамбул уже как свою столицу, признавал его византийское наследие, в рамках которого, впрочем, удерживаться не собирался
[343]. Западноевропейским завоевателям бывших византийских и, собственно, бывших арабских земель редко удавалось так преуспеть. Например, несмотря на то, что нормандское Сицилийское королевство многое почерпнуло из византийской и арабской модели, византийский земельный налог в Апулии был быстро приватизирован, и, хотя налогообложение на Сицилии сохранялось дольше, поскольку налоги взимались с мусульман, поступления в основном шли в частные руки, а в XII – начале XIII века налогообложение постепенно сокращалось вместе с таявшей мусульманской прослойкой
[344]. В XIII веке оно было введено заново на совершенно другой основе и организовано было хуже. Но османы осознавали значимость таких структур и лучше умели их использовать. У них было все для того, чтобы в новом мусульманском пространстве выступить наследниками Византии и Рима. Однако от прочих европейских держав их отделяла еще большая пропасть, чем Византию за все время ее существования; они вызывали ненависть и страх (и завораживали восточной экзотикой), а не восторг и желание подражать, и отношение это сохранялось ровно столько, сколько существовала Османская империя.
