В качестве второго примера возьмем Марджери Кемп (ум. после 1439) – дочь, жену и мать торговцев из порта Кингс-Линн в Норфолке. Ее отец, многократно избиравшийся мэром Кингс-Линна и депутатом парламента, особенно преуспевал, и Марджери почти не знала бедности – кроме тех случаев, когда раздавала деньги нуждающимся. Почти все имеющиеся у нас сведения о ней – из ее автобиографии, которую она надиктовала в 1430-х годах, когда ей было за 60. Диктовка не означает, что она не знала грамоту (Екатерина Сиенская тоже диктовала, как и многие хронисты-мужчины, пока чудом не научилась писать в 1377 году), из книги Марджери неясно, умела ли она читать, но ребенка богатого торговца, даже женского пола, в это время уже, скорее всего, должны были обучить чтению, и она совершенно определенно была знакома с литературой духовного содержания. В книге Марджери – или «это создание», как она себя называет, – описывает глубоко личный, мистический опыт, построенный не на аскезе (если не считать целомудрия, которое давалось ей тяжело), а на публичном истерическом плаче и исступлении, особенно в религиозной обстановке, на самоуничижении и видениях Христа, с которым она обручилась во время паломничества в Рим. Более или менее обычным браком – если не считать душевных срывов – она тоже жила, родив в нем 14 детей, но в 1410-х годах видения призвали ее попросить у многострадального мужа разрешения отправиться в паломничество и отказаться от исполнения супружеских обязанностей. Он согласился при условии, что Марджери рассчитается с его долгами. Облачившись в непорочно-белые одежды, она посетила по очереди Иерусалим, Рим и Сантьяго-де-Компостела. Паломничества классические для любого, кто мог себе это позволить, но редко кто совершал все три, а видеть в таком долгом путешествии одинокую – несмотря на присутствие спутников – женщину было тем более непривычно. Уже в преклонных годах она добавила к этим святыням балтийские (у нее была невестка в Германии, которая – не то чтобы охотно – сопроводила ее в Гданьск). Гораздо больше внимания в своем социальном окружении она привлекала поездками по Англии, причем внимания довольно скандального, учитывая ее одеяния, истерики и неизбежные беседы о религии с каждым встречным. В 1417 году, вернувшись из заграничных странствий, Марджери оказалась в затруднительном положении, поскольку в Англии шли гонения на ересь лоллардов (см. главу 12) и ей несколько раз пришлось доказывать свою непричастность к ним перед епископом и городскими властями (как выразился мэр Лестера, «ты пришла сманивать наших жен» – это лишь одно из многочисленных опасений, которые вызывала Марджери, согласно ее книге). Однако на самом деле епископы относились к ней достаточно благосклонно, поскольку на все вопросы она давала совершенно ортодоксальные ответы и получила свидетельства принадлежности к традиционной Церкви от обоих английских архиепископов. Обвинения в проповедовании – потенциальном распространении ереси – она опровергла, заявив, что просто беседовала с людьми. Марджери Кемп, судя хотя бы по ее книге, была личностью совершенно невыносимой, однако ей удалось занять свою нишу и оборонять ее от нападок представителей любых сословий. Современные историки высказывают предположения, что книгу она писала в надежде на канонизацию – мне так не кажется, но свою близость к Христу она определенно считала явлением исключительным, и очень похоже, что многие ее взгляд разделяли
[349].
К гендерным аспектам деятельности Екатерины и Марджери я буквально через несколько строк вернусь, а пока давайте посмотрим на них как на мирянок. Они, несомненно, выделялись на общем фоне своим религиозным рвением и тем, что обе, при значительной разнице между ними, принадлежали к интуитивному духовно-религиозному направлению христианства (его часто называют мистицизмом, но понятие это довольно расплывчатое). Нам, однако, важна не столько нетипичность их поступков для большинства, сколько восприятие этих поступков как приемлемых и даже достойных восхищения. Религиозность у мирян выражалась, как правило, участием в еженедельных и ежегодных обрядах – в церковных службах или крестных ходах, и внешними ее проявлениями обычно руководили священники, прерогативой которых были также проповеди и ежегодное исповедание прихожан
[350]. Представление о том, что христианская вера требует посредничества священников, было основополагающим, и борьба с ересями в XIII веке, как мы видели в главе 8, в основном была нацелена на тех, кто этого не признавал. Так продолжалось и в более поздние времена. Марджери Кемп открыто обвиняли в ереси, Екатерина была на грани – они избежали осуждения и получили покровительство влиятельных лиц, поскольку полностью признавали (или такое создавалось впечатление) церковную иерархию (не обязательно испытывая столь же полное уважение к отдельным ее представителям). К позднесредневековым разновидностям ереси мы еще вернемся в последней главе книги – их целесообразнее всего рассматривать в рамках более широких проблем власти и раскола в этот период. А пока нам важно, что ни Марджери, ни Екатерину в конечном итоге еретичками не признали, хотя они участвовали в насаждении новых способов нравственного поведения, и религиозные власти в лице епископов и даже пап это устраивало. Это значит, что Церковь не любые притязания мирян на ведущие роли в религиозной сфере встречала в штыки; притязания эти скрупулезно анализировались, однако в тех случаях, когда они признавались приемлемыми, верховное духовенство только приветствовало расширение связей с божественным, обеспеченное вовлеченностью мирян. Григорий XI отчасти сам искал общения с Екатериной, поскольку его прежняя духовная собеседница, Бригитта Шведская (не менее выдающаяся, но не такая исключительная личность – в силу происхождения из аристократической, а не ремесленной прослойки), незадолго до того скончалась. Точно так же обстояло дело с влиянием Франциска Ассизского на Иннокентия III, иногда таким же уважением пользовались бегинки во Фландрии и северной Франции. Однако этим духовная активность мирян и ее признание обществом и Церковью в позднем Средневековье не ограничивались. Еще одно яркое проявление такой активности – влиятельное (и хорошо изученное) движение «нового благочестия» (devotio moderna) в Нидерландах XV века
[351].
Как добивались признания и что этому препятствовало? Разобраться нелегко, поскольку о рассматриваемых исторических личностях заранее известно, что признание они в конце концов обретут, зато их путь к нему в исторических источниках вымощен стереотипами. Но какие-то общие принципы все же вырисовываются. Во-первых, не случайно оба моих примера взяты из городской религиозной среды – в городах шире был социальный простор для самоформирования (поэтому туда и переселялись – не в последнюю очередь женщины, которым возможность самостоятельного заработка позволяла вести независимое существование дольше, чем в деревне)
[352]. Городским общинам тоже выгодно было иметь у себя отшельника или другого аскета – как отличительную особенность. Один из более ранних примеров такого рода – Сибилла Марсальская, необыкновенно истово верующая бегинка из небольшого лотарингского городка: она постилась, у нее случались видения, и в 1240 году к ней в Марсаль начали стекаться паломники. Жители города ничего против не имели, с благосклонностью отнесся к Сибилле и лично прибывший для расследования епископ Метца, как только увидел демона, с которым она сражалась. Лишь в ходе более тщательного расследования выяснилось – судя по всему, случайно, – что Сибилла мошенничала, причем крупно: демона изображала она сама. Если бы не громкий успех, никто, возможно, не озаботился бы проверками и Марсаль продолжал бы получать свою выгоду
[353]. В свете этого восторг сиенцев по поводу святости Екатерины становится понятнее.
