И наоборот, точно так же очевидно, что подозрительность по отношению к «духовным гигантам», характерная, как на собственном опыте узнали Екатерина Сиенская и Марджери Кемп, для этого периода, имела сильный гендерный крен. Екатерине удалось, как нам известно, добиться значительного международного признания, однако, как правило, на женщин, посвящавших себя Богу, смотрели косо, и в дальнейшем это неприятие только усиливалось. Отчасти так происходило потому, что женщин мужское религиозное пространство принимало плохо: они считались духовно более слабыми, более склонными к одержимости бесами (а поди отличи беснование от божественного откровения) и способными расстроить весь устанавливающий им границы мужской порядок. Другой известный пример – Жанна д’Арк, крестьянка, слышавшая божественные голоса, которую король Франции Карл VII поставил во главе своих войск, сражавшихся в 1429–1430 годах с английскими захватчиками, а англичане в 1431 году сожгли как еретичку: исход процесса зависел от того, признают ли голоса, которые она слышала, божественными или дьявольскими – официального подтверждения Церкви на этот счет не было, – и что решат относительно того, насколько женщине позволено облачаться в мужские военные доспехи. С середины XV века опасения стали усиливаться: некоторых женщин-визионерок начали причислять к новой категории духовно опасных – ведьмам. Жанна д’Арк была, по сути, первой из числа таких обвиняемых, поскольку на процессе ей вменялись в вину сношения с дьяволом
[354]. Однако на самом деле подобные духовные опасения диктовались патриархальным соотношением сил и не в религиозных сферах: эти женщины действовали не так, как положено, без посредничества или руководства отца, мужа или хотя бы духовника. Они претендовали на неположенную им, по мнению многих, роль в обществе. На это соотношение сил – особенно применительно к женщинам – нам нужно взглянуть шире.
О том, что мужская гегемония создавала ограничения для женщин как в ту эпоху, так и в любую другую, известно всем, но прояснить положение дел необходимо. Данте в своей «Монархии» приводит расхожее проклятие: «Пусть у тебя в доме будет тебе равный» – считалось, что домохозяйству по определению присуща внутренняя иерархия. В 1392–1394 годах неизвестный парижский мещанин написал для своей молодой жены сборник советов и наставлений, подразумевающий, что жена не сможет ступить и шага без руководящих указаний мужа, даже если они абсурдны. Сборник изобилует выдержками из средневековой литературы о сверхприлежных и сносящих любые издевки женах – таких как терпеливая Гризельда, которая во всем смиренно повиновалась намеренно унижавшему ее мужу (гораздо человечнее и полезнее выглядит вторая часть сборника, содержащая рекомендации по огородничеству и кулинарные рецепты). Женщины считались слабее, ниже рангом, более склонными к блуду и греху; их требовалось контролировать, если понадобится – силой, и репутация их была уязвима, причем, что немаловажно, сами женщины эти убеждения разделяли
[355]. Изнасилования были в порядке вещей и редко наказывались; Андрей Капеллан, автор одного из первых руководств по придворному этикету, написанного в 1180-х годах, считает, что именно так дворянину приличествует забавляться с крестьянками. И так далее. Таковы были общепринятые нормы, на фоне которых нужно рассматривать любое сочинение, где имеется дерзкая героиня, – например «Декамерон» Джованни Боккаччо, созданный около 1350 года (Гризельда в нем тоже представлена – в несколько ироничном свете)
[356].
Эти ограничения отчасти закреплялись законодательно – в частности, законами о приданом, ограничивающими размер собственности, который замужней женщине дозволялось наследовать или которым она могла распоряжаться самостоятельно. Здесь городская среда снова оказывалась более благосклонной к притязаниям женщин на ведущие роли в некоторых областях, особенно в гендерно-дифференцированной экономической деятельности, например ткачестве или пивоварении. Не стоит забывать и о том, что даже в сельской местности представительницы крестьянского большинства всю жизнь работали на равных в семейном подряде и часто отвечали за продажу товара на рынке. Тем не менее единственную категорию мирянок, которой позволялась продолжительная самостоятельность, составляли вдовы. Так, аугсбургское семейство Фуггеров, нажившее в XV веке состояние на торговле тканями, своим взлетом обязано не только мужчинам, но и вдовам. Единственной сферой, остававшейся в непосредственном ведении женщин, были домашнее хозяйство и домашняя экономика, что признавал даже тот неизвестный парижский мещанин. Именно поэтому Алексей I, как мы знаем из предыдущей главы, поручал своей матери Анне Далассине управлять византийской казной в 1080-х годах, по сути сращивая государственный аппарат с собственным домохозяйством. В других местах из этой домашней роли проистекала и более масштабная экономическая деятельность: ткачество, например, считалось женским ремеслом, поскольку в семье этим всегда занимались женщины, а мужчины брали на себя крупное, более «публичное» ткацкое производство
[357]. Гендерно дифференцированными были и области практического знания: в ведении женщин всегда находилось деторождение, а также значительная часть практической медицины, но, когда медицина превратилась в сферу профессиональной деятельности (почти везде это произошло в позднем Средневековье), ее кадровый состав стал мужским. Патриархальный контроль никогда не был полным; при наличии уступчивого мужа (как у Марджери Кемп) и экономической необходимости у многих женщин появлялось пространство для самостоятельных действий. Соответственно наметившаяся в XVI веке Реформация считала необходимым бороться с практической независимостью женщин путем ужесточения правил и норм
[358]. Но и патриархальный контроль никуда не исчезал, и любой желающий мог к нему прибегнуть.
