В совершенно ином положении находилась северная соседка Венгрии – Польша. Раннее королевство Польское, разделенное между наследниками в 1138 году, как мы знаем из главы 5, частично – и с большим трудом – объединил Владислав I Локетек (король в 1320–1333). Но и после этого ему и его сыну Казимиру III (ум. в 1370) приходилось бороться с крайней децентрализацией королевства, с наполовину независимыми герцогами, с вкраплениями независимых городов (под юрисдикцией германского права) в судебной системе и с растущим авторитетом дворянства. Под боком у Польши находилось Великое княжество Литовское, единственное из крупных европейских государств, не принявшее христианство. Консолидированное при Гедимине (1315–1342), оно постепенно расширялось на восток, в основном за счет враждовавших между собой русских княжеств (см. главу 9). Польшу и Литву объединяло в тактическом отношении противостояние германскому государству тевтонских рыцарей, основанному на балтийском побережье и стремившемуся завоевать восточную Балтику, – как раз в этот период оно достигло наивысшего расцвета. В разгар начавшейся после смерти Казимира III и кончины в 1382 году его преемника Лайоша I Венгерского борьбы за власть Ягайло Литовский (1377–1434) взял в жены дочь Лайоша Ядвигу и в 1386 году принял христианство, а год спустя взошел на польский трон под именем Владислава II Ягелло. По договору с ним его двоюродный брат Витовт получил власть над Литвой и правил как великий князь до 1430 года, распространив литовское господство на юго-восток до Черного моря, а также сокрушив тевтонских рыцарей при Танненберге (Грюнвальде) в 1410 году. Царствование Витовта стало вершиной владычества литовских князей на русских землях – после этого восточные рубежи Литвы постепенно возвращались обратно под натиском московских правителей. И тем не менее объединенная польско-литовская держава – к этому времени образующая костяк региона, хотя в некоторые периоды у каждой из частей имелся свой правитель из династии Ягеллонов, – в географическом отношении была крупнейшим государством всей Европы XV века. Однако далеко не самым могущественным. Воевать литовское войско умело, но политическая инфраструктура в великом княжестве была развита слабо, и ему приходилось признавать значительную самостоятельность крупных частей бывшей Киевской Руси. Польшей, хоть и более сплоченной, объединенной в конце XV века Казимиром IV (1446–1492) и его преемниками, знать, выступавшая единым фронтом на земских собраниях – сеймах, правила в той же степени, что и король. Противостоять им могли только самые сильные короли, такие как сам Казимир. Структурированной налоговой системы в Польше не было (сеймы часто отказывали королю в просьбах о введении налога), и королям обычно приходилось довольствоваться только доходами с домена – за исключением периодов войн, когда налоговые сборы сеймы одобряли чаще. Частые трения между королями и могущественными местными дворянами, в Венгрии, а иногда и в Богемии, как правило, разрешавшиеся в пользу правителя, в Польше – особенно с 1490-х годов – заканчивались иначе. Сложные родственные связи между монархами трех королевств – в результате которых с 1490 года каждым из трех правил представитель династии Ягеллонов – не влияли на принципиальные структурные различия
[425].
Схожие династические игры происходили в трех скандинавских королевствах – Дании, Норвегии и Швеции. Самой развитой инфраструктурой среди них всегда обладала Дания, а самой слабой – Швеция. Из предыдущей главы мы знаем, что Маргарита I (ум. в 1412), наследница датского короля Вальдемара IV с 1375 года и вдова норвежского короля Хакона VI с 1380 года, в 1387–1389 годах объединила все три королевства силой. Ее провозглашенный наследником внучатый племянник Эрик Померанский (1389–1439) был коронован как король всех трех государств при создании в 1397 году Кальмарской унии – союза куда более официального, чем происходившие де-факто династические объединения Ягеллонов, и пережившего смещение самого Эрика в 1439–1440 годах. Тем не менее уния просуществовала недолго. Союз Дании и Норвегии сохранялся до 1815 года, тогда как Швеция в 1448 году выбрала собственного короля – аристократа Карла Кнутссона. В 1457 году Швецию отвоевал Христиан I Датский (1448–1481), но восстановление независимости было лишь вопросом времени, и к 1523 году Швеция обрела ее снова – под властью новой династии Васа. Какое-то время все три скандинавских королевства тяготели к выборной монархии, в которой ведущая роль отводилась, соответственно, собраниям знати и где управление на местах осуществляла она же. В этом отношении они напоминали Польшу с ее подчиненным аристократии «конституционализмом», и политическая структура каждого из них зачастую оказывалась такой же слабой. Но в Скандинавии знать обладала гораздо меньшей властью на местах. Во многих областях крестьянство, жившее там искони, по-прежнему обладало правом голоса и на практике часто главенствовало на местных законодательно-политических собраниях, тингах, которые вели традицию с раннего Средневековья (см. главу 5). Крестьянские бунты, вспыхнувшие в Швеции и Дании в 1433–1434 годах, а в Норвегии – в 1436 году, знаменовали в случае Швеции стремление к независимости. Налоги скандинавские короли собирали, но, как правило, небольшие, недостаточные, чтобы содержать армию, не подчиняющуюся гегемонии знати и крестьян. К этому нужно добавить отдельное политическое влияние крупных городов, а также межнациональной (но преимущественно германской) Ганзейской лиги, которая их объединяла. Официально утвержденный в XVI веке шведский риксдаг оказался едва ли не единственным в Европе парламентом, где было представлено четвертое сословие – крестьянское. Неспособность королей возглавить политическое общество (даже в какой-то мере в Дании) роднит Скандинавию не только с Польшей, но и в первую очередь с Шотландией. Кроме того, их роднит политическое устройство, которое, несмотря на многочисленные позднесредневековые атрибуты – такие как хартии юридических и политических свобод (принятые в Швеции и Дании в 1319 и 1360 годах соответственно), – в основе своей больше напоминало раннесредневековую политику собраний
[426].
В этом беглом обзоре политической истории латинской Европы после 1350 года можно уловить несколько общих тенденций. Одна из них – игры престолонаследования, позволявшие одной династии править сразу несколькими разными королевствами. Анжуйская ветвь французского королевского дома правила в Неаполе, Венгрии и Польше, кастильские короли – в Арагоне, арагонские короли – на Сицилии и в Неаполе, германские и затем польские короли – в Богемии и Венгрии, австрийские короли – почти во всех этих странах начиная с конца Средних веков, германские короли – иногда в скандинавских странах, английский король – в течение короткого срока во Франции и, чуть раньше, в Шотландии. При этом политические границы – за исключением некоторых областей Восточной Европы – почти не менялись, как и внутреннее политическое устройство королевств, зато в династических союзах наблюдались постоянные «тектонические сдвиги».
