Медленный голос из-за моей спины произнес:
— Ого! Ты это серьезно?
Я обернулся. И встретился взглядом с глазами Сергея. Оказывается, он не спал и внимательно слушал нас.
— Что значит — серьезно? — пожал я плечами. Мы разговариваем, спорим… Почему бы не поиграть мыслью?
— Ну, поиграй, — сказал Гринберг. — Так что все-таки может Библия объяснить?
— Да все! Мы вот никак не можем найти «промежуточное звено»… Конечно! Его и нет. И не было.
— Был, значит, Адам?
— Был человек, единственный на всем свете, получивший в подарок удивительный, неповторимый, поистине божественный мозг!
Здесь мне бы следовало остановиться. Тема была все-таки рискованная… Но я уже не мог — не хотел. Меня одолевало какое-то странное озорство. Может быть, прорвался затаенный мой, инстинктивный протест против общих, стандартных, казенных мнений? Или же меня возмутила реакция Антона — его растерянность, его испуг? А может быть, тут было еще что-то, более глубокое…
— И почему бы в конце концов неандертальцу не быть потомком Адама? — упрямо продолжал я. — Мощный его мозг — первое тому свидетельство! И то, что он потом стал вырождаться, тоже объяснимо. В Библии говорится о всемирном потопе… Кто знает, возможно, один из ледниковых периодов сменился особенно резким потеплением. И земля оказалась затопленной… И предкам нашим пришлось тогда худо; выжили лишь немногие. Те, кто обитал в горах. А далее следует долгий процесс одичания. И следы этого мы теперь и находим… Ну, а затем — по библейской же схеме — человечество возродилось вновь! И вот на авансцену выходят великолепные кроманьоны.
— Ну ты даешь, — улыбнулся, разглаживая бороду, Антон, — новый теоретик выискался! Скажи мне тогда: почему же возрожденное человечество так долго и трудно шло к прогрессу? Это с божественным-то разумом… а?
— Так ведь сказано: В поте лица своего…
— И кстати, по поводу «великолепных кроманьонцев». Ты ими не очень-то обольщайся! Они на авансцену вышли не с цветами, а с ножами и копьями. И были свирепы и безжалостны. И охотились не только на животных, но и на таких же, как они сами, — людей. По существу, друг на друга.
Антон помолчал недолго. И потом задумчиво:
— Да… Были темные века. Плодились злые поколения.
— Самые злые плодились в глубинах Азии, — подхватил Гринберг.
— Да почему же именно тут? — сейчас же спросил Антон, и в голосе его прозвучало уже знакомое мне раздражение.
— А потому, что тут заваривалась вся каша, — спокойно сказал Осип. — Тут было теснее всего… Не знаю, где находится прародина человечества, но кочевые цивилизации зародились тут, уж это точно. И отсюда началось когда-то великое переселение народов.
Он оглянулся. И широко повел рукою:
— Вы представьте себе, ребята: дикие всадники… В звериных шкурах, на низких косматых конях… Они проносились с воем и грохотом по травяному плато. Вот по этому самому, где катит сейчас наша машина.
А машина наша катила все дальше. Озерный край остался уже за спиною. И впереди — на востоке — заклубилась ночная синяя мгла.
И низко над древней пастушеской степью повис бледно-желтый осколок луны, похожий на отпечаток конского копыта.
«СТРАНА ТАЙН, ПАРАДОКСА И ОБЕЩАНИЙ» (продолжение)
Машина катила все дальше на восток. Ночь миновала и на горизонте опять замаячили горы. И вскоре дорога крутыми зигзагами пошла по тенистым ущельям и альпийским лугам высокогорного Хангайского хребта.
По сторонам дороги попеременно мелькали то стропила новостроек, то старинные монастыри. Монастырей я повидал там немало. Но за отсутствием места и времени описывать их все не буду; расскажу лишь об одном, но зато самом главном, самом интересном, возникшем перед нами на пятый день пути.
На пятый день пути Хангайский аймак кончился. Горы понизились, сгладились — сменились зелеными холмами. Распахнулась тихая ковыльная равнина, перерезанная руслом Орхона. И над берегом реки поднялись и запестрели крыши храмов монастыря Эрдени-Цзу.
А вокруг монастыря раскинулся легендарный Кара-Корум, столица монгольской империи, построенная когда-то Чингисханом.
Впрочем, Кара-Корума как такового не было — были груды развалин, занесенные пылью, поросшие диким бурьяном. Так что увидеть этот город я смог лишь в воображении…
Зато Эрдени-Цзу предстал во всем своем реальном великолепии! Однако был он столь ярок и необычен, что показался мне тоже выдуманным, сказочным, словно бы сошедшим со страниц каких-то детских, давних, полузабытых книжек.
Дорога, вильнув, подошла к самым стенам монастыря. И машина здесь замедлила ход. И я на какое-то мгновение услышал, как звенят серебряные колокольчики, подвешенные под карнизами изогнутых многоярусных крыш. Звон этот был нежен, чист, переливчат; казалось, где-то течет и прядает ручеек. А может, это я услышал, как течет само время? Ведь так же точно, как сейчас, колокольчики храмов раскачивались и вчера, и много веков назад. И они будут звенеть еще долго после меня, после всех нас…
— Нравится? — тихо спросил меня Гринберг.
— Еще бы! — отозвался я. — Очень! Надо бы заглянуть туда…
— Если хочешь, сходим.
— Когда?
— Да вот остановимся, отдохнем, поужинаем, ну, и потом…
— Но потом будет поздно. Скоро ведь вечер!
— Ничего, — усмехнулся Осип, — меня в монастыре знают.
В этот момент грузовичок наш взвыл и рванулся, забирая влево, в степь. И ухватившись за борт, я спросил:
— А куда ж мы теперь?
— В Хара-Хорин, — сказал Осип.
— Что? — не понял я. — Как ты сказал?
— Ну, Хара-Хорин — это новый, строящийся город, — пояснил Осип. — И название ему дали хитрое. Вроде бы похожее на имя ханской столицы, а вроде бы и нет…
— Где же он, этот город?
— А вон, — протянул руку Антон. — Гляди!
И указал на темнеющие неподалеку очертания двух низких бараков.
— Стройка только еще начинается. И пока имеется всего два здания: столовая да гостиница. Но нам-то ведь большего и не надо!
Поздно вечером, когда ребята уже улеглись, мы с Гринбергом тихо выбрались из гостиницы и пошли в полумраке, в лунном дыму к темнеющей неподалеку громаде монастыря.
— А остальные что же, — поинтересовался я, — не хотят? Или ты с ними не хочешь?..
— Да понимаешь ли, — проговорил он, — им это ни к чему. Серега — ты сам видишь, какой… У него есть лишь один критерий: партийный. Митьке, шоферу, вообще на все наплевать… Ну а Антошка, тот просто бы стал нам мешать! Он же скептик, рационалист. Да и спорщик ужасный… С ним тяжело ходить по священным местам, по таким вот музеям.
