* * *
В понедельник утром я приплелся в редакцию невыспавшийся, хмурый… И сразу был огорошен новостью. Оказывается, минувшей ночью в таежном селе Ручьи произошла перестрелка. Туда явилась банда и натолкнулась на сопротивление. Бандитов, как выяснилось, кто-то поджидал… И в результате, они бежали, оставив двух убитых и одного раненого.
Новость эту мне сообщил городской репортер Афанасий Баландин, которого все в редакции звали просто Афоня. Был Афоня парень шустрый, пронырливый, любящий всяческие «происшествия» — убийства, пожары, аварии. В связи с этим он постоянно терся в отделениях милиции, дружил со многими следователями, с работниками прокуратуры. И в результате ухитрялся поставлять в редакцию такие сведения, которые власти обычно предпочитали не разглашать. В советской прессе вообще рубрика «Происшествия» — одна из самых редких. Существует широко распространенное мнение, что она потакает дурным вкусам читателей и не содержит в себе ничего позитивного. Редактор нашей газеты Серов придерживался такого же мнения. И Афоне всякий раз приходилось с трудом отвоевывать себе место на газетных страницах.
— Но теперь-то я уверен — материальчик пройдет легко, без скрипа, — сказал Афоня, — редактор возражать не будет.
— Почему? — спросил я с интересом.
— Так ведь в чем здесь соль? В том, что бандитам оказано сопротивление… И подумай только: один человек сумел защитить все село!
— Откуда ты знаешь, что человек был один?
— Доказано, — веско сказал Афоня, — все выстрелы произведены из одной винтовки. — Он раскрыл блокнот и затрещал страницами. — Вот заключение экспертизы: семизарядный нарезной охотничий карабин. Причем стрелок бил с небольшого расстояния и как бы снизу. Судя по всему, он сидел на огороде, в кустах. И оба смертельных попадания были в область живота.
— Ого, — пробормотал я, — серьезный мужчина. Кто ж он таков?
— Неизвестно, — поджимая губы, сказал Афоня, — ищут… Может, оружие наведет на след?
— Ну, это вряд ли, — усомнился я, — охотничьих карабинов в здешней тайге много.
— Но все они на учете. Не забывай! Нарезной карабин не купишь без специального разрешения. Это одно. И кроме того, патроны…
Тут я сразу насторожился. И стал слушать с особым вниманием.
— Есть некоторые признаки, по которым опытный эксперт всегда может определить: где, на каком заводе производилась закатка данного патрона, понимаешь? Так вот, судя по стреляной гильзе, найденной на огороде, человек этот пользовался патронами из уральской партии, присланной сюда в начале лета. И продавались они всего лишь в двух магазинах. Так что круг, как видишь, сужается.
— А найдена только одна гильза?
— Да. Парень постарался подобрать все гильзы, но одну как-то пропустил, не заметил… А вообще, знаешь, он мне чем-то нравится!
— Мне он тоже нравится, — проговорил я машинально. Но тут же спохватился и поспешил переменить тему: — Допустим, его все-таки найдут. И что с ним сделают? Будут судить?
— Обязательно. Хотя, конечно, приговор может быть самый разный… Это уж как судьи посмотрят. Если решат, что тут была необходимая самооборона, то могут дать минимальный срок. Или же условный. Ну, а если…
— Что?
— Кое-кто в милиции сомневается, — тихо проговорил Афоня, — подозревает, что здесь обычное сведение счетов… Есть мнение, что ночной этот стрелок такой же бандит.
— Ну, брат, милиция всегда во всем сомневается, — сказал я. — А ты сам-то что думаешь?
— Так ведь все может быть, — проговорил Афоня. — Чему ж тут удивляться? Но мне лично вторая эта версия ни к чему. Мне главное, чтоб прошел материал! «Бандитскую перестрелку» редактор может не пропустить, а «деревенскую самооборону» схватит с радостью.
Это ты мудро рассудил, — похвалил я его, — кстати, о бандитах… Они кто? Откуда? Их личности установлены?
В общем, да, — сказал Афоня и опять раскрыл свой блокнот. Оба убитых, например, известные рецидивисты, профессионалы. У одного кличка Татарин, у другого — Скелет.
— Скелет? — повторил я, нахмурясь.
— Ага. Вообще-то он мужик был толстый, здоровый, как бугай. Так что прозвище дали ему, вероятно, по контрасту — Афоня осклабился, обнажая крупные лошадиные зубы. — Вот тебе образец блатного юмора.
Черный юмор, пробормотал я. — Да-а… Скелет… А каково его настоящее имя?
— Настоящее — Иннокентий Бугров.
«Бедный Иннокентий, — подумал я, — ты все спрашивал: что же ждет впереди? И вот дождался… Попал под пулю. А впрочем, что ж. Я предупреждал тебя: не тронь Семена. Просил: не отнимай его удачи… И теперь тебя — это ясно — покарала сама судьба». И сейчас же, отодвигая эту мысль, возникла у меня другая, тревожная: необходимо срочно разыскать Семена и сообщить, что следствие интересуется патронами, идет по этому следу.
— Послушай, Афоня, — как бы между прочим спросил я, — там ведь был еще раненый… Он где сейчас?
— В отделении. Дает показания.
— Рана, стало быть несерьезная?
— Да как сказать… Раздроблено бедро.
— Ну и что же он говорит?
— Пока ничего определенного.
— Так, — проговорил я удовлетворенно. — Ладно.
Я узнал все, что было мне нужно. И торопливо простясь с Афоней, пошел к дверям.
— Эй, ты куда? — удивленно крикнул он мне вдогонку.
— В тайгу, — пояснил я, — как обычно. Иду ловить попутную машину. Хватит, брат, болтать, надо работать!
* * *
Село Ручьи находилось недалеко от города, и я добрался туда за полчаса. Разыскать дом Потаниных также не составило труда. Но, к сожалению, я никого уже там не застал.
Дом выглядел покинутым; на двери висел замок. И никто из соседей не мог или не хотел ответить мне, куда же подевались хозяева? После многих расспросов мне удалось все же разыскать единственного родственника Потаниных. Это был дядя жены Семена — Анциферов, угрюмый, болезненного вида мужик, живший на отшибе, в самой крайней избе… Но и здесь тоже меня постигла неудача. Он ничего мне не сказал, не стал вообще со мной разговаривать. И так не солоно хлебавши я воротился в Енисейск.
Было уже за полдень. Я устал и проголодался. И когда вылез из машины, то сразу же направился в угловую чайную.
Вчерашней ночью я твердо решил: буду гордым! И никогда больше не загляну сюда, никогда! Но теперь, озабоченный, погруженный в раздумья, я как-то забыл об этом… И ноги сами помимо воли привели меня в знакомое место.
Едва лишь я вошел, меня окликнула Верочка. Вид у нее был смущенный и одновременно встревоженный.
— Ты не сердишься? — спросила она, подбежав ко мне.
— Да нет, — отмахнулся я.
— Не сердись. Я тебе потом все объясню.
