— Хорошо, хорошо, — проговорил я рассеянно. — Найди-ка мне местечко. И принеси…
— Вина и фруктов? — улыбнулась она.
— Что хочешь, только поскорее!
— Я для тебя специально держу столик вон там, в углу. Видишь? Там уже и закусочка приготовлена… И да, ты знаешь, тебе пришло письмо! Оно там же лежит под скатертью.
— Какое письмо, — дернулся я, — кто принес?
— Какой-то мальчишка.
«Наверное это от Семена», — подумал я, подойдя торопливо к столику и доставая конверт.
Очевидно письмо писалось в тайге, у костра; конверт был помят, запачкан смолою и копотью. Я вскрыл его. И оттуда выпал небольшой листок бумаги с одним только словом: «Держись!»
И как только я прочел это, во мне словно бы что-то оборвалось…
Нет, послание было не от Семена. Его отправила бандитская кодла. Я сразу это понял, ведь мне хорошо было известно, что означает слово «держись»!
Это слово — старинная блатная формула мести. Она восходит к тем отдаленным временам, когда еще жили воровские романтические традиции.
[34] В современных условиях, в больших городах традиции эти давно угасли. Блатные нынешней формации таких записок уже не шлют; они предпочитают мстить втихую, без предупреждений… Но кое-где в глубинке, в сибирской тайге старая романтика, как видно, еще не полностью отжила.
— Что там, что? — с тревогой спрашивала Верочка, глядя на злополучное письмо.
Я протянул ей листок. Она прочла и подняла ко мне удивленные, расширенные глаза:
— Ничего не понимаю… Что это значит?
— Это значит, — сказал я, — что мирная жизнь кончилась. И тебе лучше всего держаться от меня подальше… И ты правильно сделала, что не пришла этой ночью; приходить ко мне теперь нельзя. Это опасно.
ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ТАКОЕ СТРАХ?
Поразительное дело! Если бы я даже был настоящим, опытным бабником, завзятым юбочником, был бы самим Казановой, все равно я не смог бы придумать лучшего трюка, чтобы полностью покорить сердце Верочки! Едва лишь она услышала слова «нельзя» и «опасно», как сразу же ее отношение ко мне изменилось.
Обычная ее пассивность сменилась вдруг бурной страстностью. Она порывисто прижалась ко мне. И прошептала, дохнув в самое ухо:
— Вот что. Приходи-ка сегодня ужинать. Обязательно! И не спеши… Можешь прийти попозднее.
— То есть когда?
— Ну, к закрытию.
— Ладно.
День промелькнул незаметно. И поздно вечером я явился в чайную, уже тихую, пустую. Двух последних алкоголиков выпроводили из зала при мне… Здешний вышибала — он же швейцар, он же гардеробщик, — уходя, подмигнул мне всею щекой. Затем густо крякнул и сказал: «Счастливый твой Бог, корреспондент!»
И мы остались с Верочкой вдвоем.
— Послушай, — сказал я, — что же происходит? Ты боялась, как бы твои родители не узнали, а тут — я вижу — уже всем известно! Этот швейцар так сейчас подмигнул, что я даже испугался, не начался ли у него нервный тик?
— Ну, милый, Енисейск — не Москва, — ответила она, поигрывая бровью, — здесь все, как на ладони. От людей не спрячешься… Но насчет этого гардеробщика я не беспокоюсь. Он меня не выдаст. Нипочем не выдаст!
— Это почему?
— Очень уж он не любит моего жениха… И вообще в ссоре со всей его семьею.
— Так у тебя есть жених? — Я на мгновенье застыл, пораженный. Потом проговорил, запинаясь: — Вот те раз… Где же он?
— В армии.
— Где?
— Во Владивостоке.
— И долго ему еще служить?
— Осталось полтора года.
— Он, что же, офицер?
— Младший лейтенант.
— Ну, и… Какие же у вас отношения?
— Нормальные, — усмехнулась она. — Переписываемся…
— Значит, ты его все-таки ждешь?
— Жду… — Она пожала плечами. — Как видишь. Да и он там тоже не скучает, я точно знаю! Но зачем ты затеял этот разговор? Я сейчас свободна, и я с тобой. Чего тебе еще надо? Давай-ка ужинать. И не будем отвлекаться!
…Потом мы лежали на полу, на разостланной медвежьей дохе. Было тихо, тепло. Свет мы выключили, и комната освещалась отблесками огня, бушевавшего в печке. Легкие розовые блики скользили по лицу Верочки, по ее плечам и груди. Я глядел на нее, и мысли мои путались.
«Какие все-таки странные, непонятные существа женщины, — думал я. — Вот как определить Верочку? Кто она? Имеет жениха и ждет его, и в то же время спокойно ему изменяет… И все же ее не назовешь гулящей девкой. Она не из тех, какие прибегают по первому зову, каким стоит только мигнуть».
Я вспомнил обо всех тех случаях, когда она обманывала меня, заставляла ждать понапрасну. И спросил, наклоняясь к ее лицу:
— Послушай, может, ты объяснишь теперь, что же тебе раньше мешало?
— А зачем тебе это знать?
— Но все-таки?
— Ты будешь смеяться…
— Нет, — сказал я, — даю слово! Так в чем же было дело?
— Ну, в чем, в чем, — неохотно проговорила она. — Возле твоего дома ведь церковь находится! Надо мимо нее проходить… Ах, тебе этого, наверное, не понять.
— Да нет, почему ж… Я понимаю, — пробормотал я. — Так вот ты отчего выбрала столовую!
— Ну да. Здесь удобно. Ничто не мешает.
— Но Бог-то все равно все видит, — сказал я, пряча улыбку.
— И все-таки это не одно и то же, — упрямо проговорила Верочка. Поднялась, со вздохом поправила волосы. И начала одеваться.
— Да и для тебя тоже здесь удобно… Ты же сам сказал: домой теперь приходить опасно.
— Это верно, — сказал я. — Но куда же денешься? Возвращаться все равно придется.
— А зачем? Хочешь, я договорюсь с заведующей, будешь тут вроде ночного сторожа. И сейчас ты тоже оставайся! Только не забудь запереть за мною дверь.
