— На чем же мы поедем? — сказал я, тихонько высвобождая руку. — Поздно уже. Ночь.
— Да ничего не поздно, — заторопилась, зачастила она, — мы еще успеем на последней катер, он должен отойти через пятнадцать минут. А нет, я шофера найду. У меня тут есть один паренек знакомый.
— Паренек из вашей кодлы?
— Из какой еще кодлы?
— Брось, Клавка, — сказал я, — не хитри. И не заманивай к себе — это бесполезно. Не такой уж я дурак все-таки…
Она стояла под самым фонарем — в желтом конусе света. И я отчетливо видел ее лицо. И вот на моих глазах буквально за какую-то секунду совершилась метаморфоза. Лицо это изменилось неузнаваемо. Оно вдруг перестало быть красивым! Щеки обвисли. Глаза сблизились — сошлись к носу. Губы безобразно перекосились… И перекошенным этим ртом Клава процедила:
— Не дурак, говоришь?
— Нет. Не надейся. С какой стати мне лезть самому в петлю?
— Ах так. — Она задыхалась, горло ее стискивала спазма. — Ах так… Ну, учти, проклятый: от петли тебе все равно не уйти!
Она поняла, что проиграла, что я разоблачил ее, что мне ясны все ее уловки, и в бессильной ярости уже не могла себя сдержать.
— Да и петля еще хорошо для тебя… Это слишком легко. Не-ет, я уж при случае постараюсь, придумаю…
— Что же ты придумаешь? — спросил я, с любопытством ее разглядывая.
— Да уж придумаю, не сомневайся!
— Я и не сомневаюсь. Опыт у тебя большой! Ты ведь, как гиена, питаешься трупами… Сколько их вообще-то на твоем счету?
— А ты что, подсчет ведешь?
— Да. И знаю почти все твои жертвы. Вот только с Ванькой Жидом еще не разобрался… Кто его все же сдал? Наверняка ты. Не так ли? Ведь это ж твоя специальность — продавать своих!
— А хотя бы, — сказала она, хрипло дыша. — Все равно ты ничего никому не докажешь… Да и кто тебя будет слушать?
— Значит, все-таки ты?
— Конечно. — Она оглянулась быстро. — Мы сейчас одни, могу признаться.
— Мстишь за брата?
— За брата?
Лицо ее исказилось улыбкой — жутковатой, судорожной, напоминающей скорее болезненную гримасу.
— Вы все дураки, уверены, что Ландыш действительно был моим братом?
— А разве нет? — воскликнул я, пораженный. — О, черт! Об этом я не подумал. Ну, хорошо. Ты его любила…
— О, да, — проговорила она тихо, — еще как! Только его одного.
— Но Ванька тоже был с тобой… И он тебе очень помог в последнее время, прикрыл тебя, выручил. Неужели же все это для тебя ничего не стоит?
— Нет, почему же? Стоит… — По лицу ее снова прошла то ли улыбка, то ли судорога. — Я его хоть и не любила, но все-таки как-то терпела.
— Ну, а потом что же случилось?
— Потом ты приехал. И вообще во всем виноват ты, проклятый. Ты, ты! Ведь если бы тебя здесь не было, Ванька, может, остался бы в живых…
— Но, черт возьми, какая же тут связь?
— А ты не понимаешь?
Она пристально, остро взглянула на меня, и я прочел в ее взгляде многое… И сказал, нахмурясь:
— Догадываюсь. Тебе наверно невыгодно было, чтобы мы здесь снова встретились. Но какая же ты все-таки гадина! Какая паскуда!
На этот раз она промолчала. И я тоже умолк, перевел дыхание. И потом сказал:
— А теперь пошла вон! И не попадайся мне больше. В следующий раз я разговаривать с тобой не буду — буду бить. И имей в виду — без жалости!
Клава отшатнулась. Отступила во тьму. И сразу как бы в ней растворилась, исчезла.
Она исчезла из моей жизни навсегда. Больше мы с ней не встречались ни разу. Хотя вспоминать о ней мне, конечно, приходилось нередко…
И так я и жил отныне, ни на миг не забывая, что меня постоянно преследует не только месть кодлы, но также и личная месть женщины. А уж опаснее этого трудно что-нибудь вообразить!
* * *
Однажды опять я брел в ночи по дороге к дому. И чутко прислушивался к шорохам. И стискивал в кармане рукоятку ножа. И понимал, что оружие это — мелочь, пустяк. Если уж меня захотят прихватить, ничто меня не спасет. Имей я даже при себе автомат и гранаты, все равно кодла легко расправится со мной с одним.
…И вот уже возле самого дома я вдруг остановился и замер, не дыша.
Сквозь ставни, закрывающие мое окошко, просачивалась тоненькая полоска света.
Кто-то находился там, внутри! Кто-то меня там поджидал! Кто бы это мог быть, лихорадочно соображал я, опять Клавка? Ну нет, вряд ли… А может, сам Каин? Или его посланцы? Вместо того чтобы ловить меня в темных переулках, они просто пришли ко мне. Решили, что так удобней и легче. И в самом деле, кто им может здесь помешать?
Затаившись в тени забора, я лихорадочно соображал: что же теперь делать? Уйти, скрыться? Но куда, куда? И в конце концов, что это изменит? От судьбы все равно ведь не уйдешь. Рано или поздно мы должны были встретиться… Так пусть уж это будет здесь, и сейчас!
Осторожно подкрался я к окошку. И услышал, как в доме кто-то расхаживает и к тому же негромко свистит. Насвистывает какой-то легкий, веселенький мотивчик.
Тогда я привстал на цыпочки, дотянулся до ставен. Приник к светящейся щелочке. И взору моему предстала чья-то мужская фигура… Незваный этот гость стоял вполоборота к окну. Затем он повернулся медленно. И я увидел скуластое, крепкое лицо Семена Потанина.
«ЕСЛИ СИЛЬНЫЙ С ОРУЖИЕМ…»
— Ты давно меня здесь ждешь?
— С вечера.
— А откуда ты, собственно, явился? Где пропадал?
— Был в Туруханске. Отвозил жену к родственникам.
— В общем, старик, я страшно рад тебя видеть! Страшно рад. Только имей в виду, милиция ведет сейчас розыск. И с минуты на минуту может напасть на твой след.
— На мой след? — Семен широко улыбнулся. — Ничего не понимаю. Какой след? Причем здесь милиция?
— Но… Ты получил мою записку?
— Конечно. В субботу утром двадцать восьмого августа. И вот приехал поблагодарить тебя. И помочь тебе… В Священном Писании сказано: «люби друга».
— Ладно. Так вот, на следующую ночь в Ручьях кто-то обстрелял бандитов и при этом двоих убил и одного ранил.
— Ах, даже так!
Он продолжал улыбаться. И глаза его были веселые, ничем не замутненные, небесно-голубые…
— Сразу троих уложил, здорово! И кто ж это такой?
— А ты разве не знаешь?
— Нет.
— Послушай, Семен, со мной-то ты, кажется, мог бы быть откровенным!
— Так я откровенный. — Семен развел руками. — Дальше некуда. Уж не хочешь ли ты меня исповедовать?
