В дверь позвонил Аллейн, и открывать пошла Аннелида. Инспектор тут же заметил, как она слегка отвернулась и опустила голову, не желая, чтобы он увидел заплаканные глаза.
Многие покупатели Октавиуса были также его друзьями, поэтому ничего необычного в том, что они заходили после закрытия, не было. Аннелида сразу предположила, что этот гость заглянул к ним просто на огонек. Как, впрочем, и Октавиус — он очень обрадовался, увидев Аллейна. Тот уселся между ними в кресло и ощутил ненависть к своей работе.
— Вы оба смотритесь так необыкновенно уютно и по-диккенсовски, — произнес он, — что сразу чувствуешь себя незваным гостем.
— Аллейн, мой дорогой, надеюсь, эта аллюзия никак не связана с неповторимой малюткой Нелл и ее сопливым и глупым дедушкой
[62]. Нет, просто уверен, что это не так. Возможно, вы думали о «Холодном доме», где ваш коллега сыщик вдруг решил забежать на огонек к друзьям. Вроде бы помнится, что его визит закончился для хозяев печально. А именно — арестом. Надеюсь, вы оставили наручники в Ярде.
— Вообще-то, Октавиус, — заметил Аллейн, — я действительно здесь по делу. Но клянусь: никого из вас арестовывать я не собираюсь.
— Вот как? Боже, что за интрига! Наверняка вам понадобилась какая-то книжная справка? О неком злодее, испытывающем непреодолимую тягу к предметам коллекционирования?
— К сожалению, нет, — ответил Аллейн. — Дело куда как серьезнее, Октавиус, и имеет косвенное отношение к вам обоим. Насколько я понял, сегодня вечером вы были гостями на дне рождения мисс Беллами, не так ли?
Аннелида и ее дядя непроизвольно всплеснули руками.
— Да, — подтвердил Октавиус. — Мы были там. Но недолго.
— Когда прибыли?
— В семь. Нас приглашали в шесть тридцать, — уточнил Октавиус, — но Аннелида сказала, что приходить точно в назначенное время — это теперь «дурной тон».
— Мы ждали, — подхватила Аннелида, — пока начнут собираться другие гости.
— И наверняка следили за теми, кто прибыл первыми?
— Ну, немножко. Я подглядывал. Выглядели несколько устрашающе.
— А не заметили случайно среди них человека с букетиком пармских фиалок?
Октавиус дернул ногой.
— Черт побери, Ходж! — воскликнул он и добавил уже мягче: — Как запустит когти в бедро и месит, точно тесто. Несознательный котище, пошел вон!
Он толкнул кота, и тот возмущенно спрыгнул на пол.
— Знаю, что вы ушли раньше всех, — сообщил Аллейн. — И вроде бы даже знаю, почему.
— А что случилось, мистер Аллейн? — спросила Аннелида. — К чему все эти расспросы?
— Дело очень серьезное, — повторил Аллейн.
— Может, Ричард… — начала она и умолкла. — Что вы пытаетесь нам сказать?
— С ним все в порядке. Да, он испытал шок, но сейчас все нормально.
— Аллейн, дорогой мой…
— Дядя, — остановила Аннелида Октавиуса, — давай лучше послушаем.
И тогда Аллейн по возможности деликатно и просто рассказал им, что произошло. О своих предварительных выводах не упомянул и словом.
— И мне хотелось бы знать, — заключил он, — не заметили ли вы каких-либо перемещений на улице.
— Но вы сами видите, шторы у нас задернуты, — произнес Октавиус. — Так что выглянуть на улицу мы никак не могли. Ведь так, Нелли?
Аннелида проговорила:
— Это страшный удар для Ричарда, очень болезненный, невосполнимая потеря… — А затем с досадой добавила: — Я отказалась его видеть, когда он заходил. Практически прогнала. Он никогда мне этого не простит. Да я сама себе этого не прощу…
— Дитя мое дорогое, у тебя были все основания повести себя именно так, а не иначе. Она всегда была таким милым созданием, но, очевидно, порой все же сказываются недостатки воспитания, — заметил Октавиус. — Мне всегда казалось, — добавил он, — что человек оказывает плохую службу усопшему, чрезмерно восхваляя его. Да, разумеется, nil nisi
[63], все это так, но ведь и меру надо знать.
— Я вовсе не о ней думаю! — воскликнула Аннелида. — Я думаю о Ричарде!
— Неужели, крошка моя? — встревоженно спросил он.
— Простите, мистер Аллейн, — сказала Аннелида. — Я действительно скверно себя веду. И это можно объяснить разве что истеричностью, присущей людям театра.
— Я приписываю это вполне естественному шоку при получении плохих новостей, — возразил Аллейн. — И поверьте, это ваше актерское поведение, которое я сейчас наблюдаю, можно с полным основанием назвать консервативным. Вы, должно быть, новичок в этом деле.
— О, тут вы правы! — отозвалась девушка. В ее глазах светилась благодарность.
Настал момент, когда инспектор мог рассказать этим людям о своих предварительных выводах, и начать ему помог никто иной, как Октавиус. Он спросил:
— Но почему, мой добрый друг, вас так заботят все эти мелочи? Разве полиция в подобных случаях не должна…
— Все верно, — подхватил Аллейн. — Полиция делает свое дело. Просто они должны убедиться…
И далее он объяснил им, в чем именно должна убедиться полиция. И когда сказал, что им необходимо точно знать о произошедшем в оранжерее, Аннелида так страшно побледнела, что ему показалось — она вот-вот упадет в обморок. Но девушка все же взяла себя в руки и через минуту честно поведала ему о том, что именно случилось в оранжерее.
Таймон Гэнтри, Монтагю и Ричард договаривались с ней о читке главной роли в новой пьесе «Земледелие на небесах». Тут вошла Мэри Беллами. Она какое-то время оставалась незамеченной и прекрасно поняла, о чем идет речь.
— Она страшно рассердилась, — ровным бесстрастным голосом продолжила Аннелида. — Подумала, что против нее затевается заговор, и обвинила меня… меня… — Тут голос у нее дрогнул, но через секунду девушка все же продолжила: — Она сказала, что я умышленно привлекаю к себе внимание Ричарда, чтобы как-то закрепиться в театре. Не помню всего того, что она наговорила. Они пытались остановить ее, но от этого она пришла в еще большую ярость. Потом вошли Кейт Кавендиш с Берти Сарацином и мистер Темплтон. Она набросилась и на них. Речь шла о какой-то новой постановке. И их тоже она обвиняла в заговоре. По ту сторону стеклянной двери я видела дядю… Ну, как в каком-то ночном кошмаре, когда тянешься к человеку за помощью, а он недоступен. А потом мистер Темплтон вышел и заговорил с ним. А следом вышла и я. Дядя вел себя безупречно. И мы пошли домой.
— Да, чертовски неприятная история, — протянул Аллейн. — Для вас обоих.
— О, просто ужасная, — согласился с ним Октавиус. — И весьма загадочная. Сами знаете, она всегда производила такое очаровательное впечатление. Такая потеря… — Он взъерошил волосы.
