— Потому, как она уж давно не мила, и совсем мне она не по вкусу! — пропел Гэнтри.
Затем он стал размышлять о ее влиянии на других людей, в особенности на Ричарда Дейкерса.
— Она демон похоти, — пропел он. — Она просто монстр в женском обличье. Пожирает заживо молодых мужчин. Это жуткая Мэри! — Таймон радовался тому обстоятельству, что Ричард, похоже, настроен на написание более серьезных драматических произведений. Гэнтри прочел «Земледелие на небесах» еще в рукописном виде и тут же решил, что это «его» пьеса и он непременно поставит ее, как только закончит текущую работу.
— Если продолжишь сочинять всю эту пустую трескотню для Мэри, когда у тебя в загашнике такая вещица, — сказал он Ричарду, — утонешь в ней и больше не выплывешь. Да, вещь далека от совершенства, некоторые куски просто ужасны. Их надо выбросить. Другие — переписать. Внеси эта поправки, и я с удовольствием поставлю твою пьесу.
И Ричард поправил.
Гэнтри сунул в карман подарок для мисс Беллами. То были фальшивые драгоценности, приобретенные им за пять шиллингов с уличного лотка. Он всегда приобретал подарки рационально, сообразуясь с финансовым положением того, кому будет их вручать, и знал, что мисс Беллами богата.
Вышагивая по направлению к Найтсбридж, он со все возрастающим энтузиазмом размышлял о «Земледелии на небесах» и о том, как бы сделать так, чтобы убедить руководство взять к постановке эту пьесу.
— Да актеры, — пообещал он себе, — будут у меня там скакать как молодые барашки.
Дойдя до угла Гайд-Парка, он снова запел. А на углу Уилтон Плейс рядом с ним притормозил автомобиль с водителем. И из окна высунулось руководство в лице мистера Монтагю Марчанта. Он был изысканно одет, в петлице пиджака красовалась гардения. Лицо гладкое, светлые жидкие волосы прилизаны и липнут к черепу, глаза усталые.
— Тимми! — окликнул его мистер Марчант. — Нет, вы только посмотрите на него! Шагает так решительно! И целеустремленно! Давай же, запрыгивай в машину, ради Бога, и будем поддерживать друг друга на всем пути к святилищу.
— Как раз хотел повидаться с тобой, — сказал Тимми. Согнулся едва ли не пополам и влез в машину. Он имел привычку без всяких предисловий переходить к делу, которое на данный момент его интересовало. И свои идеи преподносил с безжалостной стремительностью, столь характерной для его работы в театре. Впрочем, то было несколько обманчивое впечатление, поскольку все импульсы Гэнтри были подчинены одной вполне определенной цели.
Он набрал в легкие побольше воздуха и решительно выпалил:
— Послушай! У меня к тебе предложение!
На всем пути по Слоун-стрит и Кингз Роуд он рассказывал Марчанту о новой пьесе Ричарда. И все еще говорил, в высшей степени красноречиво, когда автомобиль свернул к Пардонс Роу. Марчант слушал очень внимательно, но настороженно, как и подобает руководству, когда речь заходит о чем-то серьезном.
— Ты сделаешь это, — продолжил меж тем Гэнтри, когда машина свернула к Пардонс Плейс, — не ради меня и не ради Дики. Ты сделаешь это, потому что будет огромный порыв для театра и его руководства. Попомни мои слова. Ну, вот и приехали. Господи, до чего же я ненавижу эти светские вечеринки!
— Должен напомнить тебе, Тимми, — заметил Марчант, когда она вылезали из машины, — что я один ничего не решаю.
— Естественно, дорогой. Вполне естественно. Но ты должен постараться, просто обязан, точно тебе говорю. И ты это сделаешь.
— О, Мэри, дорогая! — в унисон воскликнули они, и вечеринка тут же поглотила их.
Пинки и Берти договорились прийти вместе. Они приняли это решение в результате долгих и мучительных переговоров после ленча. Ведь на кону стояли соблюдение обычного человеческого достоинства и профессиональной целесообразности.
— Пойми, милая моя, — говорил Берти, — если мы не придем, она взбесится еще больше и отправится прямиком к руководству. Сама знаешь, какое значение Монти придает личным взаимоотношениям. «Счастливый театр — это всегда успешный театр». И никто… никто не имеет права восстать против существующих там порядков. Он терпеть не может всякую подковерную грызню.
Пинки, которой с утра изрядно досталось, мрачно согласилась с ним.
— Одному Богу ведомо, — заметила она, — могу ли я позволить себе в такой момент подмочить репутацию. Ведь контракт еще не пописан, Берти.
— Ясно, как божий день: нашим девизом должно стать великодушие.
— Да я скорее умру, чем стану ползать перед ней на коленях!
— А нам и не придется, дорогуша. Легкое пожатие руки, такой долгий-долгий взгляд прямо в глаза, а там, глядишь, все и образуется.
— Просто противно, и все тут.
— Перестать. Будь выше этого. Бери пример с меня: я в этих делах собаку съел. Соберись с силами, милая, и не забывай — ты прежде всего актриса. — Он хихикнул. — Если правильно посмотреть на все это, будет даже забавно.
— А что мне одеть?
— Оденься во все черное, и никаких драгоценностей. Пусть она бренчит своими побрякушками.
— Ненавижу вражду, Берти. Что за чудовищная у нас профессия. Во многих отношениях.
— Это джунгли, дорогая. Посмотри правде в глаза, мы с тобой живем в джунглях.
— А ты, — с завистью произнесла Пинки, — похоже, не слишком взволнован.
— Бедная моя девочка! Как же ты плохо разбираешься в людях. Да я весь дрожу.
— Разве? Весь вопрос в том, может ли она навредить тебе.
— А как по-твоему, — заметил Берти, — может боа-констриктор проглотить кролика?
Пинки подумала, что лучше не углубляться в эту тему. На том они и распрощались, разошлись по своим квартирам и принялись готовиться к выходу в свет.
Аннелида и Октавиус уже были готовы. Октавиус остановил свой выбор на черном пиджаке, брюках в тонкую полоску и при непосредственном участии племянницы — на мелких дополнительных деталях, которые, как она считала, подходят к этому туалету. Сама она успела принять ванну и уже собралась одеваться, как дядя, наверное, уже в четвертый раз, постучал в дверь и предстал перед ней встревоженный и непривычно аккуратный.
— Мои волосы, — пробормотал он. — Поскольку нет бриолина, я употребил оливковое масло. Теперь от меня пахнет салатом, да?
Аннелида успокоила его на этот счет, почистила пиджак дяди щеточкой и упросила подождать ее в магазине. Дядя имел старомодные представления о пунктуальности и начал волноваться.
— Сейчас уже без двадцати пяти семь, — сказал Октавиус. — А нас приглашали к шести тридцати, Нелли.
— А это значит, дорогой, что первые гости появятся не раньше семи. Да ты выгляни в витрину, сам увидишь, когда начнут собираться гости. И пожалуйста, дядюшка! Ты же понимаешь, что пока я стою тут в халате, выйти на улицу мы все равно не сможем, так или нет?
— Нет, нет, конечно. Где-то в половине седьмого или без четверти семь? Или ровно в семь? Понимаю, понимаю… В таком случае…
