— Она ему нужна, — ответила я, поправляя мальчишек на руках.
Софи так громко и пронзительно завопила, что бабушка могла бы ею гордиться.
— Страшила!
«Черт! Глава сорок третья! — подумала я. — В которой меня продают в рабство, и Софи остается безутешной!»
— Извините! Сэр?!
— Страшила! — орала Софи так, что оба мальчика открыли глаза, посмотрели на сестричку и начали плакать.
Грабитель наконец ухитрился сложить коляску и вскинул ее на плечо.
— Могу я достать из корзины игрушку моей дочери?
— Купи ей другую, богатая сука!
— Страшила особенный! — прорыдала Софи.
— Страшила особенный, — повторила я. — Второго такого не купишь.
Он вздохнул и остановился. Я шагнула к нему, причем Софи все еще висела у меня на ноге, высвободила руку и порылась в корзине под сложенной коляской. Пакет сока, игрушечный спущенный баскетбольный мяч, пластиковый контейнер с сырными крекерами…
— Страшила!
Наконец я отыскала куклу и протянула ее дочери. Она сунула большой палец в рот и вцепилась в куклу, свирепо глядя на грабителя. Приподняв бровь, он посмотрел на нас четверых.
— Еще что-нибудь?
Я прислонилась к мусорному контейнеру.
— Нет, — сказала я, наблюдая, как из моей жизни навсегда исчезает моя четырехсотдолларовая коляска, сделанная в Германии. — Нет, это все.
«Богатая сука», — думала я, вздыхая. Я запихала, что смогла, в мешок для памперсов, дотащила детей до улицы, остановила такси и позвонила мужу.
В три часа Бен забрал нас из полицейского участка. Лоб его был нахмурен, губы крепко сжаты, а взгляд полон ярости.
— Хватит с меня! — воскликнул он. — Хватит с нас города. Мы уезжаем, как только я смогу вытащить нас отсюда.
Я открыла рот, чтобы запротестовать, но оказалось, что я так слаба, что не нашла ясных и доходчивых аргументов в пользу того, чтобы остаться.
В четыре часа Бен уже висел на телефоне, общаясь с агентами по продаже недвижимости. На следующей неделе он выставил на продажу нашу квартиру, а вскоре торжественно ввел меня в наш собственный дом и вручил мне ключи. Прощай, Нью-Йорк, здравствуй, тошнотворный Коннектикут!
Еще до нашего переезда я ловила себя на том, что предаюсь грезам, как могла бы сложиться моя жизнь. А если бы я понастойчивее повела себя с Эваном? А если бы ухватилась за большую любовь вместо того, чтобы довольствоваться человеком, который мне просто нравился?
Какой смысл размышлять об этом, думала я на следующее утро, силком вытаскивая себя из постели, потому что дети со скандалом требовали блинчиков, а муж со скандалом требовал чистую рубашку. Если бы не было Бена, не было бы и детей, а я не могла представить жизни без них.
И все же, раздавая тарелки и чистые рубашки, я не удержалась от мыслей, что могло бы случиться, если бы компьютер «Бритиш Эйрлайнс», который выдал мне место в самолете, посадил меня на ряд ближе или на ряд дальше, или если бы я уехала лечить свое разбитое сердце в Париж или в Майами-Бич вместо Лондона, или если бы я нацепила свою маску для сна минутой раньше, и Бен никогда бы не увидел мое лицо.
Глава 22
Мэрия Апчерча, согласно доске, установленной на глыбе гранита перед зданием, была построена в 1984 году. Но строители, безусловно, отнеслись к колониальной истории городка со всей серьезностью: вместо аудиторных стульев с поднимающимися мягкими сиденьями и подлокотниками в помещении с высоким потолком стояли деревянные скамьи с высокими спинками, которыми мог бы гордиться любой пуританин, ненавидящий роскошь, и которые, судя по тому, как ерзали и вертелись на них присутствующие, были узковаты для современных седалищ. Кстати, места для того, чтобы втиснуть мою задницу, уже не осталось.
Панихида по Китти должна была начаться в десять утра, но, очевидно, все жители нашего славного городка получили уведомление с указанием явиться не позже девяти сорока пяти. К тому времени, когда я вкатилась в зал в весьма респектабельные девять пятьдесят три — волосы причесаны и помада на губах, — все места во всех рядах были заняты, заняты были и все приставные места по периметру зала, а их было не менее трех дюжин. Я обошла зал и встала в углу.
Кэрол Гвиннелл помахала мне со своего места в третьем ряду от кафедры. На ней была серая юбка с голубоватым отливом, белая шелковая блузка, черные туфли-лодочки и вместо обычного множества браслетов и колокольчиков бриллиантовые серьги-гвоздики. Рядом с ней сидела Сьюки Сазерленд в бледно-бежевом костюме с двойной ниткой жемчуга. Рядом с Сьюки расположилась Лекси Хагенхольдт, волосы аккуратно заплетены и уложены, в светло-коричневом платье-тунике с длинными рукавами, обтягивавшем широкие плечи, и в колготках, обрисовывающих икры.
Я стояла в углу в черной юбке и темно-синем свитере и жалела, что никто мне не напомнил относительно приглушенных земляных тонов.
— Давайте помолимся, — провозгласил Тед Гордон, священник городской конгрегационалистской общины.
Все опустили головы. Я тоже опустила голову так резко, что услышала, как в шее что-то щелкнуло.
— О Господи, просим Тебя, прими в свои объятия сестру нашу Китти Кавано. Просим Тебя, утешь ее убитую горем семью, тех, кого она любила: мужа Филиппа, ее дочерей — Мэдлин и Эмерсон, ее родителей — Бонни и Хью…
Родителей? В некрологах не упоминались родители. Слова «ее пережили» включали только мужа и дочерей. На веб-сайте Тары Сингх назывались девичья фамилия Китти и город, где она родилась, но ничего не сообщалось об отце или матери. Бонни — имя с открытки в спальне Китти.
Я подняла голову и оглядела толпу. Около дюжины пар по возрасту подходили к тому, чтобы быть ее родителями. Я просмотрела первый ряд, но там увидела лишь Филиппа, девочек в одинаковых платьях-матросках и хорошо сохранившуюся пожилую пару, чья мужская половина была точной копией Филиппа, если бы Филипп был на тридцать лет старше и провел большую часть этого времени, наслаждаясь мраморными бифштексами и виски двенадцатилетней выдержки.
— Господи, вознеси наше братство, — продолжил преподобный Гордон.
У него были вьющиеся волосы, покатые плечи и круглое лицо. Я вдруг подумала, что он выглядит так, словно борется изо всех сил, чтобы не рассмеяться. Как тот парень, игравший Лоха в «Доме животных».
— Будем же светом друг для друга и утешением для убитой горем семьи, — произнес он, и щеки его тряслись от искренности. — Будем же терпеливы друг к другу, и будем любить друг друга в это ужасное для всех нас время, пока полиция продолжает поиск тех, кто содеял этот кошмар, чтобы передать преступников в руки правосудия.
Преподобный Гордон наклонился вперед и крепко ухватился за край кафедры. Его золотое обручальное кольцо поблескивало.
— Что мы можем сказать о Китти Кавано? — вопросил он. — Блестящий мыслитель. Любящая мать. Заботливая, преданная супруга.
