— Славная девчушка нужна? — спрашивает.
— Нет. Подыхаю от усталости. Только что с автобуса. Мне отоспаться надо.
— А милая жопка тебя как раз и убаюкает. К тому же — всего пятерка.
— Я устал.
— Хорошая чистенькая девчушка.
— Где она?
— Это я.
Она поднялась с колен и повернулась ко мне.
— Прости, но я правда слишком устал.
— Всего $ 2.
— Нет, извини.
Она вышла. Через несколько минут я услыхал голос этого мужика:
— Так, говоришь, жопу свою ему толкнуть не смогла? Да мы дали ему лучший номер всего за пятерку. И ты теперь мне говоришь, что не смогла ему толкнуть жопу?
— Бруно, я пыталась! Чесслово, ей-бо, пыталась, Бруно!
— Блядина ты грязная!
Я знал этот звук. Не пощечина. Хорошим сутенерам по большинству не безразлично, есть бланш на лице или нет. Они бьют по щеке, чтобы пришлось пониже, но подальше от глаза и рта. У Бруно, должно быть, неслабая конюшня. То определенно был удар кулака о голову. Женщина взвыла, ударилась о стену, а братец Бруно заехал ей еще разок, аж стена вздрогнула. Так она и отскакивала, то от стены, то от кулаков, и орала, а я потягивался в постели и думал: н-да, жизнь иногда и впрямь занимательна, но что-то не очень мне охота все это слушать. Если б я знал, что так все обернется, я б ей уделил.
Потом я заснул.
Наутро встал, оделся. Естественно, оделся. Но просраться все равно не получалось. Поэтому я вышел на улицу и стал искать фотомастерские. Зашел в первую.
— Слушаю вас, сэр? Хотите сняться на карточку?
Она неплохо выглядела — рыжие волосы, улыбается мне снизу вверх.
— С такой-то рожей — зачем мне на карточку сниматься? Я ищу Глорию Уэстхейвен.
— Я Глория Уэстхейвен, — ответила она, закинула ногу на ногу и поддернула юбку. А я думал, нужно сдохнуть, чтобы попасть в рай.
— Что это с вами такое? — спросил я ее. — Какая вы Глория Уэстхейвен? Я познакомился с Глорией Уэстхейвен в автобусе из Лос-Анджелеса.
— А у нее что?
— Я слыхал, у ее матери тут фотостудия. Пытаюсь вот ее найти. В автобусе между нами кое-что было.
— Хотите сказать, что в автобусе между вами ничего не было?
— Мы с нею познакомились. Когда она выходила, у нее в глазах стояли слезы. Я доехал до самого Нового Орлеана, потом сел на автобус обратно. Ни одна женщина раньше из-за меня не плакала.
— Может, она плакала из-за чего другого.
— Я тоже так думал, пока остальные пассажиры не начали меня материть.
— И вы знаете только, что у ее матери тут фотостудия?
— Только это и знаю.
— Ладно, слушайте, я знакома с редактором главной газеты в этом городе.
— Меня это не удивляет, — заметил я, глядя на ее ноги.
— Хорошо, напишите мне, как вас зовут и где остановились. Я ему позвоню и расскажу, что с вами случилось, только придется кое-что изменить. Вы познакомились в самолете, понятно? Любовь в небесах. Потом вы расстались и потеряли друг друга, понятно? И прилетели аж из самого Нового Орлеана, зная только, что у ее матери тут фотостудия. Ясно? Завтра утром напечатают в колонке «М――― К―――». Договорились?
— Договорились, — ответил я. Кинул прощальный взгляд на эти ноги и вышел, а она уже набирала номер. Вот я во 2-м или 3-м крупнейшем городе Техаса — и он у меня в кармане. Я направился к ближайшему бару…
Внутри было довольно людно для такого часа. Я устроился на единственном свободном табурете. Ну, не совсем, потому что свободных табуретов было два — по бокам какого-то здоровенного парняги. Лет 25-ти, больше 6 футов росту и чистого весу фунтов 270. Значит, сел я на табурет и взял пива. Выпил стакан, заказал другой.
— Вот когда так пьют, мне нравится, — произнес парняга. — А то эти задроты сидят, один стакан сосут целую вечность. Мне нравится, как ты себя держишь, чужак. Чем занимаешься и откуда ты?
— Ничем не занимаюсь, — ответил я, — и я из Калифорнии.
— Думаешь чем-нибудь заняться?
— Не-а, не думаю. Тусуюсь вот.
Я отпил половину второго стакана.
— Ты мне нравишься, чужак, — сказал парняга, — поэтому я тебе доверюсь. Но скажу на ушко, потому что, хоть я бык и здоровый, боюсь, перевес слегка не на нашей стороне.
— Запуливай, — сказал я.
Парняга склонился к моему уху.
— Техасцы — говно, — прошептал он.
Я огляделся и тихонько кивнул: да, мол.
Когда его кулак долетел до цели, я очутился под одним из тех столиков, которые по вечерам обслуживает официантка. Я выполз, платком вытер рот, посмотрел, как весь бар грегочет, и вышел наружу…
В гостиницу я войти не смог. Из-под двери торчала газета, а сама дверь была чуть-чуть приотворена.
— Эй, впустите меня, — сказал я.
— Ты кто? — спросили меня.
— Из 102-го. Уплачено за неделю вперед. Фамилия Буковски.
— А ты не в сапогах, а?
— В сапогах? С какой стати?
— Рейнджеры.
— Рейнджеры? Это чего еще?
— Тогда заходи, — ответили мне…
Не провел я в номере и десяти минут, как уже лежал в постели, подобрав вокруг себя эту сетку. Вся кровать — сама по себе немалая, да еще и с крышей — была обмотана сеткой. Я ее подобрал с краев и улегся в самой середине, а сетка вокруг. От этого я себя прямо педрилой каким-то почувствовал, но, учитывая ход событий, можно и педрилой. Мало того, в двери повернулся ключ, и она отворилась. На сей раз вошла приземистая и широкая негритянка с довольно-таки доброй физиономией и совершенно необъятным задом.
И вот эта большая добрая черная деваха откидывает мою педрильную сетку и воркует:
— Дорогуша, пора простынки менять.
А я ей:
— Так я же вчера только заехал.
— Дорогуша, здеся мы не по твоему распорядку простынки меняем. Давай вытаскивай розовую попку и не мешай мне работать.
— Угу, — сказал я и выпрыгнул из постели в чем мама родила. Деваху это, похоже, не смутило.
— Хорошая у тебя кроватка, дорогуша, — сообщила она. — У тебя во всем отеле лучший номер и лучшая кроватка.
— Наверное, мне повезло.
Расправляет она простыни, а сама мне весь свой зад на обозрение выставила. Продемонстрировала, значит, потом поворачивается и спрашивает:
— Ладно, дорогуша, простынки я постелила. Что-нибудь еще надо?
