Хрустнуло…
– Приблизительно. И тогда Джи-из-Тени станет арбитром, именно он станет удерживать обе половинки, чтобы не распались окончательно. Гитлер к тому времени уже исчезнет, но дело будет сделано.
Шут немного подумал и рассудил:
– Нет, не верю, куманёк. Я, знаешь, реалист, привык все трогать руками. Увидишь мистера Гилликэдди, попроси его ко мне зайти.
– Скорее всего, он прилетит. Посматривай на небо.
* * *
Где-то через час Лонжа привык к темноте. Присел, втиснувшись в узость кирпичного пенала, охватил колени руками. Под кожей перекатывалась боль, во рту было сухо и горько, но существовать, как выяснилось, можно и здесь. Существовать – не жить.
Джудекка, самое дно Ада – карцер, один из нескольких, кирпичный ящик. Ни лечь, ни встать в полный рост. Штрафной барак, коридор и двери в два ряда. Ему еще повезло, попал сюда одним из последних. Охранники, выпустив злость, били не от души, по долгу службы. Лицо удалось прикрыть, а вот ребрам досталось. Другим пришлось много хуже, Гном даже не смог встать, так и потащили волоком…
Что дальше – угадать несложно. Именно штрафниками первым делом займется комиссия из Берлина. Им тоже требуется результат.
Мысли-птицы сложили белые крылья. Перед глазами стоял доходяга из поезда. «Умру! Умру! Умру! Умру!..»
…Белоколонный зал, залитый лунным огнем. Неровная черная тьма под ногами, она же вверху, за колоннами, со всех сторон.
«Ты станешь звать меня, наглый мальчишка, но я спешить не стану».
Лонжа понимал, что на допросах в «стапо» не молчат. И умереть не дадут, даже если вцепишься следователю в горло. Он, конечно, назовет всех, кого знает: Медведя, очкастого Домучика, безымянного охранника в Плетцензее… И с этим – умирать?
«Еще пожалеешь, мой Никодим. Это мог быть прекрасный танец».
Светлая перчатка на желтой кости…
Нет!
Встать Лонжа не мог, но поднять голову все же сумел. Коснулся лбом крышки кирпичного гроба, закусил до боли губу и приказал себе:
– Думай!
3
Арман Кампо, сдвинув застежку-змейку спортивной куртки под самое горло, поежился.
– А еще говорят: лето. Свитер, что ли, достать?
Подумал немного и рассудил:
– Лень!
– Так и замерзнете, – наставительно заметил усатый Бонис. – От лени. Физический труд, что ни говори, полезен.
Битва при Монтрезоре началась с перепалки. Но очень ленивой. Спать еще не хотелось, но к полуночи усталость начала брать свое. Пока окончательно не стемнело, оборудовали позиции – два костра, каждый метрах в десяти от стоящей поперек оврага «Вспышки». Усач принес две пары плотных рукавиц, и мужчины направились ломать сухой утесник. Красавчик Арман стоически терпел, но на его лицо в эти минуты лучше было не смотреть.
Диспозицию он и предложил. Тем, кто вынырнет из темноты, понадобится хотя бы пара секунд – привыкнуть к свету. Для того, чтобы среагировать и контратаковать, более чем достаточно. Мод, завернув в пару одеял, усадили на заднее сиденье, сами же устроились впереди, Арман лицом к выезду, Бонис – к нему спиной.
Монтировка, браунинг и… Мод положила на колени сумочку, предварительно ее раскрыв.
И – перепалка, не слишком активная, по фразе в минуту.
– Физический труд – вообще атавизм, – сообщил черноволосый. – Согласно любой теории, хоть по Библии, хоть по Дарвину. Во все времена самые лучшие его чуждались.
Усач громко и выразительно хмыкнул.
– Такие как вы, Жорж. Станете известным шансонье, будете ездить с концертами. Деньги, слава, девушки табунами. Это что, хуже, чем молоток и зубило?
– Почему – зубило? – возмутился было Бонис, но потом чуть подумал и вздохнул, тоже весьма выразительно. Арман, этого не пропустив, усмехнулся и завел баритоном:
Когда хотел я песенку пропеть для Маринетты,
Неверная красотка убежала в «Опера»,
И с песенкой своей я смотрелся очень глупо,
С ней выглядел, ей-богу, как осел!
– И все равно, люди обязаны трудиться, – не слишком уверенно возразил усач. – И не потому что так Дарвин сказал или, допустим, Маркс…
Оборвав сам себя, резко поднял руку.
– Замерли!..
И сразу стало тихо. Потрескивал догорающий в огне сушняк, где-то вдали надрывно и зло кричала ночная птица, легкий ветер шелестел листьями кустарника…
Усач встал, сжал в руке монтировку и указал рукой в сторону невидимой в темноте тропы. Мод приоткрыла дверцу, прислушалась…
Ночь, легкий треск, шелест… Птица…
И тут в уши ударил крик, громкий, отчаянный, полный боли.
– Не двигайтесь, – шевельнул губами Бонис. – Арман – выезд, с той стороны тоже кто-то есть.
Красавчик молча кивнул.
Тянулись секунды, тишина стало густой, вязкой, липкой на ощупь…
– Вот они!
За невысоким пламенем костра, закрывавшего выезд, – два черных силуэта. Кампо открыл дверцу пошире, Мод опустила руку в сумочку – и пересела ближе к открытому окну.
– Жорж – за кемпер! – негромко выдохнул красавчик. – Мод, на сиденье, ничком!
Силуэты качнулись, надвинулись…
Арман пригнулся – и выпрыгнул из машины. И в тот же миг свинцовой косой ударила автоматная очередь, разнося стекла в мелкую крошку. Девушка вжала лицо в сиденье, но затем приподнялась, стряхнула с волос острые осколки…
– Рдах! – тяжелый, ни с чем не спутаешь, голос «браунинга».
Один из силуэтов, слева от костра, начал заваливаться назад.
Сумочка!
– Рдах! Рдах!.. Тох!..
Мод опустила руку с маленьким, почти игрушечным «испанцем» – «Кава spezial».
– Я… Я, кажется, жива. А кто еще?
* * *
Жорж Бонис отряхнул куртку от колючек и бросил на сиденье что-то тяжелое, блеснувшее старым полированным металлом.
– На тропе было. А капкан мой утащил. Считай, обменялись.
Серый рассвет, умирающие белые угли, зябкий предутренний холод. В передней дверце – ровная круглая дыра, стеклянные крошки наскоро вымели из салона. Арман сходил к выезду и принес несколько стреляных гильз. Усач прошелся по тропе – и тоже не без результата.
– Интересно, сколько законов мы нарушили? – задумалась Мод, натягивая одеяло на самый нос. – Разрешения на оружия у меня нет, вы, Жорж, оказались злостным браконьером, а про тебя, Арман, лучше и не вспоминать.
– Обойдется! – махнул крепкой ручищей усач. – Глухое место, на то у мерзавцев и расчет был. А если что, гильзы предъявим. Автомат – не шутка.
