– Сначала уйдем, потом пусть каждый решает. По крайней мере, будем свободны.
В темных кронах шумел ветер, в чаще привычно перекликались ночные птицы, слова, сказанные негромким шепотом, обрываясь, исчезали без следа.
– Ладно… А как насчет оружия? Будем ждать, пока патроны выдадут?
Лонжа невесело усмехнулся. Он и сам в первый миг поверил герру гауптману.
– Никто нам патронов не даст, Штимме. Для того и пообещали, чтоб мы ждали до последней секунды. Но у тебя же патрон есть?
Теперь засмеялся дезертир Митте, тоже еле слышно, тающим шелестом.
– Точно! От русской винтовки «Наган»
[43].
– Держи, резерв будет.
Рука нащупала руку. Металл противопехотной гранаты был холоден и тяжел.
– Ох, ты! – выдохнул Штимме. – Совсем другое дело! А ты?
– Имеется кое-что.
Подарок гефрайтера Лонжа изучил на ощупь, предварительно спрятав в ранце. Пальцы привычно расстегнули кожаную кобуру. Nagant M 1887, шведский, шесть патронов. Из такого он когда-то стрелял. Интересно, отчего шведский? Возможно, по той же причине, что и польская форма на его плечах.
– Понял… Значит, Рихтер, я всем скажу так: план есть, оружие есть, командир есть. Правильно?
– Правильно.
* * *
Первый выстрел ударил ровно в полночь, отсекая минувшие сутки. Его Лонжа проспал, и открыл глаза лишь когда прогремело вновь, уже трижды:
– Ррдаум!.. Ррдаум!.. Ррдаум!..
Он приподнял голову, но ничего не увидел. Вначале из-за темноты, а потом в глаза ударило горячей пылью.
Граната!
Звуки тоже исчезли, пусть и ненадолго. Сквозь тьму проступали какие-то тени, исчезали, пускались в дикий пляс. Сквозь ночь прорывались пятна желтого огня, то пропадая, то возникая вновь. Наконец, тишина оборвалась отчаянным:
– К бою! К бою-ю!..
Он вскочил, отряхивая с лица землю, оглянулся, все еще не понимая. Поляна, люди с оружием, люди на траве, оружие на траве.
– Лонжа! Лонжа!..
Ганс Штимме тряс его за руку, но понадобилось еще несколько секунд, чтобы мир вернулся на место.
– Оглушило слегка… Что?
Дезертир Митте наклонился к самому уху.
– Из наших, из первого взвода, согласны двое, если нас не считать. Остальных спросить не успели, спали, как убитые. Что будем делать?
Стрельба не стихала, гремела со всех сторон.
– Ррдаум!.. Ррдаум!.. Тох!.. Тох!.. Тох!..
– Первый взвод ко мне! Занять позицию на опушке, оружие к бою!.. Второй взвод…
Два и два… Из Губертсгофа их уехала почти сотня. Лонжа понимал, что именно сейчас – тот самый нужный момент. «Буду рядом, поглядывай по сторонам», – обещала гефрайтер Евангелина. Паника скоро уляжется, тех, кто стреляет из темноты, совсем немного – трое, максимум четверо. Их тоже четверо, в остальных взводах – еще дюжина.
Умирают в одиночку, спасаются – вместе.
– Надо спросить всех, и только тогда… Падай, дезертир Митте, тут без нас разберутся.
Теперь уже стреляли в ответ, яростно, из десятков стволов. Ночной воздух стал кислым от сгоревшего пороха. Вновь ударило, но слабее – граната разорвалась за первым рядом деревьев. Небритые шевелились, готовясь к атаке, «дезертиров» отогнали к центру, не забыв приставить караульного, герр гауптман вошел в голос, отдавая приказ за приказом.
Лес не отвечал, сказав свое слово. На траве – одиннадцать недвижных тел, еще столько же перевязывают раны.
– Завтра, – чуть подумав, решил Лонжа. – Боя дожидаться не будем.
– Р-рота! Приготовиться к марш-броску! Разобрать вещи, раненым – закончить перевязку. Всем выпить воды, следующий привал нескоро!..
Он не удержался от злой усмешки.
Забегали!
3
– Помилуйте, мадемуазель Шапталь! Разве мы все – не Свободная Франция? И, смею вас уверить, Николя Бежар был достойнейшим сыном нашей прекрасной родины. Да-да, поистине достойнейшим!..
Директор картинной галереи и сам оказался хорош: высок, вальяжен, в меру хмур, безупречно выбрит и облачен в сшитый по моде десятилетней давности костюм из дорогой ткани. На лацкане – красная розетка Почетного легиона, в глазах – буря и натиск. Голос же казался отзвуком иерихонских труб.
– И разве его картины – не современное искусство? Мсье Бежар – наш достойный современник, герой Великой войны, и, между прочим, советник городской мэрии. Ваш уважаемый куратор, мсье Вандаль, проявил к его творчеству немалый интерес, и это вполне, вполне заслуженно!
Мод слушала, стараясь не дрогнуть лицом. Директор, как уже довелось узнать, приходится покойному Бежару родным племянником. Его пыл вполне понятен, неясно иное. Висевшие по стенам зала полотна современным искусством никак не являлись. Зачем ее сюда направил шеф? Дилетантов, причем более чем «достойнейших», полным-полно и в Париже.
– Хорошо, – рассудила эксперт Шапталь. – Мы все изучим, причем самым внимательным образом.
Стоявший рядом Арман Кампо поспешил принять суровый вид. Директор, отчасти успокоившись, все же взглянул с подозрением.
– Родственники мсье Бежара надеются, что при отборе будет учтен глубокий и искренний патриотизм его работ!
– Будет, – каменным голосом пообещала Мод.
Кемпинг на окраине славного города Дижона, бывшей столицы Бургундского герцогства, нашелся быстро. Там и пристроили «Вспышку», а с утра, оставив Бониса на хозяйстве, выбрались в центр. Мод очень хотелось первым делом заглянуть в музей изобразительных искусств с его уникальным собранием старонидерландской живописи. Когда еще придется выбраться? Но – работа есть работа. Точка на маршруте: Дижон, частная галерея совсем рядом с герцогским дворцом, собрание картин покойного Николя Бежара.
– Надо будет здешней горчицы купить, – заметил красавчик, когда они, наконец, остались в зале одни. – Дижонская, лучшая во Франции. И обязательно достать рецепт. А больше в этом городишке, если честно, ничего и нет.
Поглядел на картины, сморщил нос.
– Мазня, как я понимаю?
Эксперт Шапталь пожала плечами.
– Изучим.
В современной живописи она и сама не очень разбиралась. Как-то поспорила с Дали. Тот, подкрутив усики, начал говорить что-то о сверхизысканных, необычных, сверхэстетических образцах конкретной иррациональности. Девушка терпеливо выслушала, а потом попросила перевести на понятный язык понятными словами. Испанец взглянул снисходительно.
