К тому времени, как Лауре исполнилось три, Ник уехал навсегда, а Анис вернулась в Нью-Йорк, чтобы съехать с чердака и перевезти своих кошек и группу в Лос-Анджелес, где проводила уже по крайней мере половину своего времени. Анис шла к успеху, пока мне приходилось в одиночку воспитывать дочь. При этом у меня не было ни одной мысли о том, как это нужно делать.
Хотя иногда все происходит так, как должно. Однажды я везла коляску с Лаурой по Девятой улице мимо помещения, которое когда-то было магазином грампластинок, а теперь стояло заброшенным. Через грязные стекла я увидела кошку, которая очень сильно напоминала Элинор Ригби. Она вяло царапала сваленные в стопку старые научно-фантастические журналы. Она повернулась и посмотрела на меня, и хотя я не слышала, но видела, как она произносит: «мяу». Кошка ловко спрыгнула со стопки журналов и исчезла за углом в глубине помещения.
Я разыскала владельца здания, и мое предложение было совершенно простым: если он позволит мне снять магазин, я буду платить ему в качестве арендной платы пять процентов от прибыли. Платить я буду помесячно с возможностью в дальнейшем выкупить помещение официально. Подобные соглашения тогда в Нижнем Ист-Сайде были не редкостью, ведь район еще не считался престижным, и агентства недвижимости не получали от него прибыли. Он согласился.
Именно Анис посоветовала мне назвать магазин «Ушная сера».
Оглядываясь назад, я поняла, что поспешила выйти замуж за Ника, когда мне исполнилось всего восемнадцать, потому что хотела наконец-то завести настоящую семью. Мой отец умер от сердечного приступа незадолго до того, как я переехала в Сити, а мама собрала все их сбережения, добавила отцовскую пенсию и купила кооперативную квартиру во Флориде. Она никогда не приглашала меня в гости, никогда не просилась приехать в гости ко мне, а я не настаивала.
И хотя мой брак с Ником длился недолго, у меня появилась Лаура. Мы с ней и стали семьей. Лаура никогда не оставалась одна, а я никогда не давала ей повода спрашивать, почему ее собственная мать не хочет с ней разговаривать.
Анис как раз чистила уши Люси, в которых всегда собирался синеватый восковой налет, когда мы впервые заговорили о магазине звукозаписи.
— Почему бы не назвать его «Ушная сера»? — предложила она. Сперва я засмеялась, думая, что она шутит, потому что в тот момент Анис почти полностью погрузила свой ноготь в ушную серу. Но она продолжила: — Сара, я серьезно. «Ушная сера» — отличное название.
«Магазин грампластинок “Ушная сера”. Магазин грампластинок “Ушная сера”», — про себя повторяла я. И поняла, что она права.
Один наш друг-художник смастерил огромное ухо из папье-маше и установил его прямо посреди магазина под свисающими с потолка старыми поцарапанными пластинками. Оно оставалось там все время, пока мне принадлежал этот магазин.
Основой моего новоиспеченного бизнеса стали пластинки, которые я собирала в надежде стать диджеем — вместе с сотней других, подаренных Анис. «Я все равно должна от них избавиться, прежде чем перееду на запад», — настаивала она, как будто ее поступок не был чистым проявлением невероятной щедрости.
Несколько «ненужных» Анис пластинок оказались редкими монозаписями «Битлз», и мне сразу удалось продать их коллекционерам и заработать небольшое состояние. Еще я наняла человека по имени Ноэль в качестве управляющего. Ноэль, с неизменной бейсбольной битой в руке, представлял собой гору железных мышц, но при этом был ходячей музыкальной энциклопедией. Я познакомилась с ним на площади Святого Марка в одном из больших магазинов грампластинок, которым он руководил от имени владельца, и сразу же поняла: он — то, что нужно молодой женщине, которая пытается открыть неподалеку магазин грампластинок. Я уговорила его уйти из большого магазина и, используя наличные от продажи альбомов «Битлз», предоставила ему полную свободу действий в наборе персонала.
Мы с Лаурой счастливо жили на шестом этаже чуть выше по Стэнтон-стрит. Внизу располагался круглосуточный продуктовый магазин, поэтому, если я слишком поздно понимала, что у меня нет молока или арахисового масла, чтобы с утра приготовить для Лауры завтрак, мне было достаточно спуститься вниз. Двумя этажами выше нас жили Вердесы, и их вторая дочь, Мария-Елена, со временем стала близкой подругой Лауры. Девочки всегда торчали или у нас, или у них.
А в квартире прямо над нами жила чета Мандельбаумов. Макс работал шофером, а Ида вела хозяйство. Очень общительная пара. Было слышно, как уверенный и громкий голос мистера Мандельбаума разносится эхом по всему дому, даже когда двери были закрыты. Но он никогда не кричал. Никогда не злился. Обожал свою жену даже после пятидесяти лет брака, и она платила ему тем же. У нее была привычка посылать его каждый день вниз за молоком, когда он возвращался с работы, и каждый раз он ворчал по этому поводу.
— Тише, Макс, — всегда журила она его в ответ. — Ты же знаешь, врач говорит, что тебе необходимы физические нагрузки. — Когда он возвращался, миссис Мандельбаум говорила соседям, которые оказывались рядом: — Он ворчит, но ему нравится, когда жена его «пилит». Лучше открыто упрекать, чем скрывать любовь.
И мистер Мандельбаум продолжал брюзжать себе под нос, но по глазам его было видно, что он верит в то, что она говорит.
Миссис Мандельбаум никогда по-настоящему мужа не «пилила». Никогда не повышала голос и вообще была мягкого нрава. Ее глаза сияли, она всегда была рада встрече и готова предложить любые земные блага — мягкий диван, горячий чай, поднос со штруделями, тарелку с леденцами, остатки ужина, который готовила каждый вечер… На это всегда можно было рассчитывать в их маленькой квартирке.
Ида с радостью читала Лауре книжки с цветными картинками или учила ее готовить печенье, пока мистер Мандельбаум сопровождал меня в соседнюю мясную лавку, булочную или к торговцу фруктами. Пока я выбирала, он пристально следил за весами, чтобы удостовериться, что меня никто не пытается обмануть.
— Такая молодая, как ты, одна с дочерью! — восклицал он. — Кто-то должен позаботиться о том, чтобы твоей неопытностью не воспользовались.
Когда я наконец-то смогла позволить себе оборудовать Лауре отдельную спальню, миссис Мандельбаум настояла на том, чтобы сшить красивые кружевные занавески из «пары старых шматас
[15], которые у меня повсюду».
Казалось, Лаура с восторгом оставалась с Мандельбаумами, хотя, возможно, не так бы любила бывать у них, если бы не их кошка — коричневая полосатая кошка с зелеными глазами, белой грудкой и такими же лапками, которая однажды увязалась за ними по пути из мясной лавки.
— И что нам оставалось делать? — любила говорить миссис Мандельбаум. — Мы взяли ее домой. Макс никогда не умел говорить «нет» попавшим в беду девицам.
Кошка, как будто понимая, что мистер Мандельбаум стал ее спасителем, отдавала ему всю свою любовь. Ходила за ним по пятам из комнаты в комнату, под настроение сворачивалась клубочком у его ног или на коленях. Она симпатизировала людям и характером обладала мягким, но единственным человеком, которого она любила так же, как мистера Мандельбаума, была Лаура. Я частенько задерживалась на работе допоздна, и, когда приходила забрать дочь, та уже уютно спала на маленькой кровати в комнате, которая раньше была спальней сына хозяев. Одной рукой она обнимала мягкий полосатый комочек, свернувшийся на подушке рядом с ней.
