И все равно было обидно. Лаура смотрела на своих коллег и гадала, кто и когда узнал. Как давно они были в курсе, что личная жизнь Лауры перевернется с ног на голову? Что говорили о ней, когда упоминалось ее имя? В детстве Лаура особенно остро чувствовала, что она не такая, как все, — слишком высокая и белокожая. Бóльшую часть своей сознательной жизни она провела, учась приспосабливаться, а после замужества с Джошем практически убедила себя, что больше о таких вещах думать не стоит. Однако, как оказалось, хватило незначительной мелочи, чтобы чувство это тут же вернулось. Чтобы она вновь и вновь думала о том, что темой каждого приглушенного разговора, который обрывался, когда она входила в комнату, была ее персона. Неужели она такая странная? Настолько не похожая на других? Женщина, работающая помощником адвоката и по глупости вышедшая замуж за клиента, — такого «Ньюман Дайнс» за всю свою столетнюю историю еще не видела?
Лаура вспомнила, как шутила ее мать, замечая что-то вроде: «Если весь мир против тебя, это не значит, что ты параноик». Лаура не хотела быть параноиком, но не могла не заметить, что если обычно в месяц ей оплачивали от двухсот до двухсот сорока часов, то за последние два ей еле удавалось набрать сто шестьдесят. Фактически это не отразилось на ее зарплате, но премия ее будет несомненно меньше, чем в минувшие годы. А ведь премия составляла чуть ли не половину заработанного.
И дело было не в том, что Лаура бездельничала или ленилась. Ей не давали поручений. Возможно, было не так много дел, как в былые времена. Она подозревала, что другие помощники «запаслись» работой для себя, хотя выяснить это или доказать, не выставляя себя еще бóльшим параноиком, не могла. Может быть, Пэрри уже не так нуждается в ее помощи, как раньше. Возможно, он взял под свое крыло кого-то другого, хотя она не могла быть настолько «не в курсе», чтобы не заметить этого.
Разве что, как мрачно думала Лаура, она действительно слепая.
У нее вошло в привычку поздно ложиться спать — она снова и снова думала о происшедшем, хотя Джоша уверяла, что, как обычно, допоздна засиживается за работой. Часто она ловила себя на том, что приглашает Пруденс составить себе компанию — кладет небольшой кусочек тунца или сыра на диван, чтобы соблазнить ее устроиться рядышком. Как только кошка засыпала, Лаура нежно гладила кончиками пальцев шерстку на ее спине, хотя вообще-то для этого предназначалась специальная щетка (ее Лаура, повинуясь порыву, купила сегодня, возвращаясь домой). Всего несколько месяцев назад (неужели прошло всего несколько месяцев?) вот так, должно быть, гладила Пруденс по шерстке Сара. Лаура смотрела на свои длинные пальцы — на пальцы, которые могли бы с легкостью порхать над проигрывателем или музыкальным инструментом, или над печатной машинкой — и думала: «У меня мамины руки».
В жаркие июльские дни, будучи на каникулах, Лаура, чья мама была слишком занята в магазине, бóльшую часть времени проводила на стульях с дощатой спинкой на кухне Мандельбаумов с Хани на коленях. Миссис Мандельбаум крошила в тарелку замороженный банан, посыпала ложечкой сахара, потом перемешивала со сметаной из морозильника, который, к изумлению Лауры, настойчиво называла «ледником». Пока миссис Мандельбаум готовила ужин, а ее супруг отдыхал в гостиной в паре метров от них и слушал записи больших оркестров, которые Сара нашла для него в своем магазине, Хани шершавым языком слизывала с пальцев Лауры сметану с сахаром.
Однажды, слушая оркестр Каунта Бейси, мистер Мандельбаум прикрыл глаза и сказал:
— Как будто в прошлое вернулся. — И крикнул в сторону кухни: — Ида, ты помнишь эту композицию?
— Конечно, помню, — ответила миссис Мандельбаум. Она воткнула огромный нож в куриную грудку. — В 1937-м мы с Нормом Цукерманом танцевали под эту мелодию в дансинге «Роузхолл».
Мистер Мандельбаум пробормотал себе под нос: «Норм Цукерман…» и добавил какое-то ругательство на идиш. Но миссис Мандельбаум оставалась невозмутимой, она, ловко втирая в курицу специи, улыбнулась и сказала Лауре:
— Господин Начальник в те времена не очень-то обращал на меня внимание, но зато многие другие парни имели на меня виды. Можешь мне поверить.
— И неудивительно! — воскликнул мистер Мандельбаум. — У тебя была самая короткая юбка и самые длинные ноги во всем Нижнем Ист-Сайде.
— Макс, перестань! Рассказываешь девочке всякую чепуху. — Миссис Мандельбаум засунула курицу в духовку и вымыла под краном руки. — Все, что мы не съедим, я положу в ледник и подам позже, когда твоя мама вернется домой, — сказала она Лауре. — Нет ничего вкуснее холодной курицы в конце жаркого дня. — Она вытерла руки о фартук. — Не слушай его. Моя мама измеряла мне юбку линейкой, прежде чем выпустить гулять. Если она была короче, чем на пять сантиметров выше колена, мне приходилось идти наверх переодеваться.
— Но какие это были колени! — улыбался мистер Мандельбаум из своего кресла. — Знаешь, они до сих пор ничего. Ни у кого нет таких коленок, как у моей жены. — Миссис Мандельбаум сделала вид, что не слышит его, но ее морщинистые щеки покраснели от удовольствия.
Лаура нежно почесала костяшками пальцев у Хани за ухом, размышляя над услышанным, не в силах представить себе, как можно жить с такой строгой матерью. Сара никогда не была приверженкой суровой дисциплины, ни разу не подняла на Лауру руку и вообще никогда ее не наказывала.
— У вас не сохранилось снимков платьев тех лет?
— А у нас вообще есть фотографии? — В голосе мистера Мандельбаума всегда звучала мощь. Иногда Лаура слышала, как он разговаривает, находясь в прихожей у себя в квартире этажом ниже. Но сейчас даже Хани распахнула глаза от его громогласного вопроса. — Ида, принеси наши альбомы с фотографиями.
Миссис Мандельбаум отправилась к шкафу с бельем в прихожей, достала оттуда несколько толстых альбомов. Разложила их на покрытом клеенкой кухонном столе, и мистер Мандельбаум присоединился к ним. Лаура восхищалась крошечными шляпками и длинными бусами, которые в то время носили женщины, а Мандельбаумы рассказывали истории о родственниках и знакомых. В какой-то момент Хани перебралась с коленей Лауры на стол и шлепнулась посреди открытого альбома, потерлась головой о щеку мистера Мандельбаума, ударила хвостом по руке Лауры.
— Хани в своей безграничной свободе находится здесь, чтобы напомнить нам, что все хорошее когда-нибудь заканчивается, — заявил старик. Потом миссис Мандельбаум убрала альбомы назад в платяной шкаф и стала готовить штрудель, а Лаура ей помогала (старушка любила повторять: «Для девочки учиться готовить никогда не рано»). Мистер Мандельбаум вернулся в гостиную, где в ожидании ужина продолжил слушать оркестр Каунта Бейси.
Поужинав, Лаура обычно засыпала в обнимку с довольно урчащей Хани в кровати, которая когда-то принадлежала сыну Мандельбаумов. Это у Хани Лаура научилась фокусу засыпать, несколько раз медленно прикрывая глаза, как засыпают кошки. Позже Сара закрывала магазин, возвращалась домой, переносила дочь на ее кровать — к тому времени Лаура так глубоко спала, что не чувствовала этого. Она всегда крепко спала, когда рядом тихонько урчала Хани.
