– Привет, бабушка!
И когда моя мать отвечает, я слышу, как меняется ее голос.
Подлинное тепло. Подлинная любовь. Подлинная привязанность. И все это – минуя одно поколение… по крайней мере, минуя меня. Ланни любит свою бабушку, как и Коннор. Они помнят те мрачные, страшные дни после Происшествия, когда я сидела в тюрьме и единственным светом в мире для них оставалась моя мать, явившаяся к ним, словно ангел-спаситель. Она увезла их туда, где жизнь была нормальной – по крайней мере некоторое время. Она защищала их, точно львица, отгоняя репортеров, зевак и мстителей резкими словами и захлопнутой перед их носом дверью.
Я в долгу перед ней за это.
Я едва успеваю расслышать ее вопрос:
– Дети, а что вы сейчас изучаете в школе?
Этот вопрос кажется безопасным, и он вполне мог бы быть таковым, но когда Коннор уже открывает рот, чтобы ответить, я вспоминаю, что в числе прочего он изучает историю Теннесси, и быстро вклиниваюсь в разговор:
– Они учатся хорошо.
Мать вздыхает, и я слышу в ее вздохе раздражение. Она ненавидит это. Ненавидит всю эту… расплывчатость.
– А что насчет тебя, дорогая? Ты обзавелась каким-нибудь новым хобби?
– Честно говоря, нет.
Мы не заходим в разговорах дальше таких фраз. Мы с ней никогда не были близки, даже когда я была маленькой. Я знаю, что она любит меня, а я люблю ее, но между нами нет той привязанности, которую я вижу у других людей. В других семьях. Между нами существует некоего рода вежливая дистанция, как если б мы изначально были посторонними людьми, которые просто случайно оказались связаны жизненными обстоятельствами. Это странно.
Но, несмотря на это, я в неоплатном долгу перед ней. Она не обязана была брать к себе моих детей почти на год, пока следствие пыталось доказать мою вину. Меня называли Маленькой Помощницей Мэлвина, и предположение о моем соучастии в преступлениях Мэла основывалось лишь на показаниях одной мстительной сплетницы-соседки, которая жаждала внимания. Она утверждала, будто однажды вечером видела, как я помогала Мэлу перенести одну из жертв из машины в гараж.
Я никогда этого не делала. И никогда не сделала бы. Я ничего не знала о делах мужа, но с ужасом и яростью понимала, что никто, абсолютно никто не верит в это. Даже моя собственная мать. Быть может, эта непреодолимая пропасть между нами возникла в тот момент, когда она, с невыразимым отвращением и ужасом на лице, спросила меня: «Дорогая, ты сделала это? Он заставил тебя это сделать?»
Она не пыталась сказать, что это ложь, не отрицала того, что я способна на подобную жестокость. Она лишь пыталась отыскать причину для этого, и понять подобное отношение было трудно – и тогда, и теперь. Быть может, из-за того, что во времена моего детства мы с ней не были близки друг другу, она так легко и поверила в худшее – потому что чувствовала: она никогда не знала меня по-настоящему.
Я никогда и ни за что не поступлю так со своими детьми. Я буду защищать их всеми силами. Они не виноваты в том, что происходит.
Моя мать всегда винила меня. В какой-то момент она сказала мне: «Что ж, ты сама хотела выйти замуж за этого человека».
Причина, по которой сетевые «тролли» так яростно травят меня, – они действительно верят, что я виновата. Я – жестокая, безжалостная убийца, которая сумела ускользнуть от правосудия, и теперь они – единственные, кто может свершить кару.
До какой-то степени я это понимаю. Мэл вскружил мне голову своими романтическими поступками. Он водил меня ужинать в великолепные рестораны. Покупал мне букеты роз. Всегда открывал передо мной двери. Посылал мне письма и открытки с признаниями в любви. Я действительно любила его – или, по крайней мере, думала, что любила. Предложение руки и сердца было восхитительным. Свадьба прошла идеально, точно в сказке. Через несколько месяцев я забеременела Лили, и мне казалось, что я самая счастливая в мире женщина, чей муж зарабатывает достаточно, чтобы она могла оставаться дома и растить своих детей в любви и заботе.
А потом, постепенно, в его жизни появилось хобби.
Мастерская Мэла началась с малого: с верстака в гараже. Потом инструментов стало больше, им понадобилось больше пространства, и так до тех пор, пока места перестало хватать даже для одной машины, не говоря уже о двух. И тогда он построил навес и получил весь гараж в свое распоряжение. Мне это не нравилось, особенно зимой, но к тому времени Мэл уже снял гаражные ворота и заложил проем кирпичом, встроив в эту стену дверь, которую всегда закрывал на засов и висячий замок. Дорогие инструменты.
Я никогда не замечала ничего странного, не считая одного раза. Должно быть, это было после смерти его предпоследней жертвы – Мэл сказал мне, что в мастерскую с чердака пробрался енот и умер там в углу и что понадобится некоторое время, чтобы избавиться от запаха. Мэл тогда купил побольше моющих средств, особенно с хлоркой.
Я верила каждому его слову. А с чего бы мне было не верить?
Но я по-прежнему думаю, что должна была догадаться, и поэтому понимаю, откуда берется яростная настойчивость «троллей».
Моя мать говорит что-то – судя по тону, обращенное непосредственно ко мне. Я открываю глаза и переспрашиваю:
– Что, извини?
– Я спрашиваю – ты удостоверилась, что дети посещают уроки плавания? Я беспокоюсь, что ты не сделала это, учитывая… твои проблемы.
Моя мать любит воду – озера, пруды, море. Она наполовину русалка. Ее особенно ужаснуло, что Мэл избавлялся от трупов своих жертв посредством воды. Меня это тоже особенно ужаснуло. Мой желудок сжимается в комок при одной мысли о том, чтобы хотя бы обмакнуть пальцы ноги в озеро, которым я любуюсь издали. Я не могу даже вывести лодку на гладкую поверхность озера – без того, чтобы не подумать о жертвах моего бывшего мужа, тела которых были брошены в воду, с привязанными к ним грузами. Безмолвный сад разложения, покачивающийся в медленном придонном течении. Я не могу даже пить воду из-под крана – горло сразу перехватывает судорога.
– Дети не очень интересуются плаванием, – отвечаю я матери, не проявляя ни малейшего раздражения по поводу того, что она вообще подняла этот вопрос. – Но мы часто бегаем трусцой.
– Да, по тропе вокруг… – начинает Ланни, и я молниеносным движением нажимаю кнопку отключения звука. В следующее мгновение она осознаёт свою ошибку. Моя дочь едва не сказала «вокруг озера»… И хотя в стране тысячи озер, это все-таки улика. Мы не можем позволить даже такой мелочи просочиться в эфир. – Извини.
Я отпускаю кнопку.
– Я хочу сказать, мы часто бегаем на свежем воздухе. Тут красиво.
Ей трудно умалчивать подробности – погода, деревья, озеро, – но мать ограничивается сказанным. Общими словами. Она знает, что требовать большего нельзя. Такова горькая реальность нашей жизни.
Прежде я гадала, какой была их жизнь без меня; моя собственная жизнь за решеткой была адом, в постоянном жгучем страхе за моих детей. Судя по той радости, с которой они всегда звонят бабушке, я пришла к заключению, что она смогла создать для них относительно мирный кусочек жизни – отдых от той кошмарной реальности, в которую они оказались вышвырнуты так неожиданно. По крайней мере, я надеюсь, что так оно и было.
