– Спасибо вам, Гвен. Я очень доволен тем, что у меня будет этот «Джип», – отзывается Хави, и я понимаю, что он впервые назвал меня по имени. В его представлении мы теперь равны, и мне это нравится. Я протягиваю руку, он пожимает ее и задерживает чуть дольше, чем требуется, потом говорит: – Нет, правда, если у вас какие-то проблемы, вы можете рассказать мне об этом.
– Да нет, никаких особых проблем. И я не ищу рыцаря, который прискачет, чтобы спасти меня от дракона, Хави.
– Да, я знаю. Просто хочу, чтобы вы тоже знали: вы всегда можете попросить меня, если вам потребуется помощь. – Он откашливается. – Например, некоторые не хотят, чтобы кто-либо знал, куда они направляются, когда покидают город. Или на чем они едут. А я кое-что в этом смыслю.
Я с интересом смотрю на него.
– Даже если меня разыскивают?
– Почему? Вы в чем-то виновны? Или бежите от чего-то? – Его тон становится чуть более резким, и я вижу, что этот вопрос беспокоит его.
«Да и да». Но моя вина призрачная, не настоящая, и я бегу не от закона, а от беззакония.
– Скажем так: кое-кто может попытаться разыскивать меня после того, как я уеду, – отвечаю я. – Но делайте то, что должны делать, Хави. Я не собираюсь просить вас пойти против совести. Честное слово. И клянусь вам, я не сделала ничего плохого.
Он медленно кивает, обдумывая это. Потом наконец осознаёт, что все еще ходит с полотенцем через плечо, и мне нравится та самоироничная улыбка, с которой Хави кидает полотенце на раковину, где оно и падает неопрятным комком. И я тут же жалею о том, что он это сделал, потому что оно внезапно кажется мне похожим на кусок окровавленной плоти, вырванный из тела и совершенно неуместный на чистой кухне. Я медленно выдыхаю, положив обе ладони на стол.
– Вы прошли все проверки, необходимые для того, чтобы получить разрешение на ношение оружия, – напоминает Хави. – Насколько я знаю, вы совершенно в ладах с законом, поэтому после вашего отъезда я без проблем смогу сказать кому угодно, что не знаю, куда вы направились. И мне совершенно не обязательно рассказывать им о фургоне. Нет вопроса – нет ответа, пони маете?
– Понимаю.
– У меня есть несколько приятелей, которые живут вне системы. Вы знаете, как это делается?
Я киваю. Я не собираюсь говорить ему, как долго я переезжаю, убегаю, уклоняюсь. Я ничего не собираюсь ему говорить, хотя он вряд ли заслуживает умолчания. Хави достоин доверия в полной мере, и все же я не могу заставить себя открыть ему хотя бы крупицу правды о Мэлвине и обо мне самой. Я не хочу видеть его разочарование.
– С нами все будет в порядке, – заверяю я его и умудряюсь выдавить улыбку. – Это не первое наше родео.
– Ясно. – Хави откидывается на спинку стула, его темные глаза делаются еще темнее. – Издевательства?
Он не спрашивает, с чьей стороны и в чей адрес – мой, детей или всех нас. Он просто произносит это, и я медленно киваю, потому что в некотором роде это правда. Мэл никогда не издевался надо мной в общепринятом смысле этого слова и уж точно ни разу меня не ударил. Он никогда не оскорблял меня словесно. Он во многом контролировал меня, но я просто воспринимала это как обычную часть жизни в браке. Мэл всегда заботился о финансовой стороне. У меня был доступ к наличным деньгам и кредитным картам, но он вел скрупулезные записи, проводя много времени за просмотром чеков и расспросами о покупках. В то время я думала, что он просто внимателен к мелочам, но теперь я понимаю, что это была тонкая манипуляция, способ сделать меня одновременно зависимой и неспособной сделать что-либо, не посоветовавшись с ним. И все же это укладывалось в рамки обычных супружеских отношений – или я так считала…
Одна часть нашей жизни явно не была нормальной, но это был личный, частный ад, который я была вынуждена открыть на допросах в полиции. Было ли это жестоким обращением? Да, но сексуальные злоупотребления внутри женатой пары – это в лучшем случае весьма запутанный вопрос. Границы размыты.
Мэл любил то, что называл «дыхательной игрой». Ему нравилось накидывать мне на шею шнур и душить меня. Он был осторожен – использовал мягкий пухлый шнур, не оставлявший никаких заметных следов, и пользовался им очень умело. Я ненавидела эту игру и часто говорила ему об этом, но один раз, когда решительно отказалась от нее, я увидела в его глазах вспышку чего-то… темного. Я больше никогда не осмеливалась произнести слова отказа.
Он никогда не душил меня достаточно сильно, чтобы я потеряла сознание, хотя иногда я и бывала близка к этому. Я выдерживала это снова и снова, не ведая, что, лишая меня кислорода во время секса, Мэл представлял тех женщин в гараже, бьющихся в петле, когда он то поднимал их на лебедке, то опускал.
Быть может, это и не являлось издевательством, но у меня не было сомнений в том, что это неправильно. И сейчас при мысли о том, что он использовал меня для того, чтобы снова и снова разыгрывать совершаемые им убийства, я ощущаю холодную дрожь и тошноту.
– Мы не хотим, чтобы нас кто-либо нашел, – говорю я Хави. – Давайте остановимся на этом, ладно?
Он кивает. Я вижу, что и для него это не первое родео. Как инструктор по стрельбе, Хави, вероятно, видел множество испуганных женщин, ищущих успокоения в умении защитить себя. Он знает также, что оружие не может защитить тебя, пока ты не защитишь себя на уровне мыслей, эмоций и логики. Это заключительная точка, а не весь параграф.
– Я просто хочу сказать, что, если у вас нет надежных бумаг, я знаю нужных людей, – поясняет он. – Людей, которым можно доверять. Они помогают жертвам из нашего убежища начать новую жизнь.
Я благодарю его, но мне не нужны люди, которым он доверяет. Я не могу им доверять. Мне нужен лишь грузовой фургон и документы на него – и я уеду. Это шаг к окончательному отъезду, и от этого мне горько, но я также знаю, что необходимо быть готовой. Получив фургон, я получу и контроль. Если будет необходимо, мы сумеем скрыться задолго до того, как люди, выслеживающие нас, организуются достаточно, чтобы добраться до нашего дома. Мы будем предупреждены, у нас будут средства для побега. В Ноксвилле я смогу продать фургон за наличные и под другим именем купить другой транспорт. Снова оборвать след.
По крайней мере так я говорю себе.
Я встаю из-за стола, и тут мой телефон звонит. Ну, вибрирует, поскольку основную часть времени я держу его в беззвучном режиме – я видела слишком много фильмов, где глупые жертвы забывали об этом и звонок телефона выдавал убийце, где они находятся. Я достаю телефон и вижу, что звонит Ланни. Что ж, не могу сказать, что я не ожидала этого. Естественно, после возвращения в школу Ланни принялась за прежнее. Может быть, и к лучшему, что мы уедем отсюда – и чем скорее, тем лучше. Там, где мы осядем, я смогу перевести ее на надомное обучение.
Когда я отвечаю на звонок, Ланни сообщает мне напряженным и неестественно ровным тоном:
– Мама, я не могу найти Коннора.
В течение нескольких секунд я не могу понять, о чем она говорит. Мой мозг отказывается взвешивать все вероятности, жуткую истину случившегося. Потом в горле встает ком, дыхание застревает в груди, и мне кажется, что я больше никогда не смогу дышать. Взяв себя в руки, я переспрашиваю:
