Я чувствую себя странно пустой и слишком усталой, чтобы волноваться из-за этого. Думаю обо всех потраченных усилиях и деньгах и прикидываю, что, может быть, следовало просто остаться в Канзасе и позволить этим подонкам делать все, что они хотят? Если все так или иначе заканчивается одним и тем же, зачем расходовать время и энергию на попытки построить новую, безопасную жизнь?
Престер спрашивает меня о чем-то, но я пропускаю это и прошу повторить. Он выглядит терпеливым. Хорошие детективы всегда выглядят терпеливыми, по крайней мере вначале.
– Изложите мне последовательно, день за днем, что вы делали на прошлой неделе.
– Начиная с какого момента?
– Давайте начнем с прошлого воскресенья.
Момент для начала выбран странно, но я излагаю. Это не трудно. Обычно моя жизнь не отличается бурной активностью. Я предполагаю, что вторая жертва пропала в районе воскресенья, учитывая состояние ее тела. Я даю подробный отчет, но по мере того, как продвигаюсь все дальше, понимаю, что мне нужно принять решение. Рейс, которым я летела из Ноксвилла, чтобы навестить Мэлвина в «Эльдорадо», попадает в этот отрезок времени. И следует ли говорить Престеру, что я нанесла визит своему бывшему мужу – серийному убийце? Или солгать на этот счет и надеяться, что меня не поймают на лжи? На самом деле это не вариант, осознаю́ я: Престер – хороший детектив. Он проверит журнал посещений в Канзасе и поймет, что я навещала Мэла. Хуже того, он увидит, что я навещала его именно перед тем, как всплыло тело.
Правильного выбора нет. У меня возникает ощущение, что незримая сила, которая пытается управлять мною, учла и этот момент. Опускаю взгляд на свои руки, потом поднимаю его и смотрю сквозь лобовое стекло седана. В машине тепло и царит застарелый запах кофе. В допросной комнате уж точно будет хуже.
Я поворачиваюсь, смотрю на Престера и рассказываю ему о визите в «Эльдорадо», о копиях писем Мэлвина Ройяла, которые хранятся у меня дома, о потоке оскорблений и угроз, который вот-вот обрушится на меня. Я не пытаюсь драматизировать свое положение. Я не всхлипываю, не дрожу, не проявляю каких-либо признаков слабости. Не думаю, что они сыграли бы какую-то роль.
Престер кивает, как будто уже знает это. Может быть, и знает. А может быть, он просто отличный игрок в покер.
– Мисс Проктор, я сейчас намереваюсь отвезти вас в участок. Вы это понимаете?
Я киваю. Детектив достает у себя из-за спины наручники – они висят у него сзади на ремне в потертом старом чехле. Я без единой жалобы поворачиваюсь и протягиваю руки, чтобы Престер мог защелкнуть браслеты у меня на запястьях. При этом он говорит мне, что я арестована по подозрению в убийстве.
Не могу сказать, что я удивлена.
Не могу даже сказать, что я сердита.
* * *
Допрос сливается в одно смутное пятно. Он длится несколько часов; в какие-то моменты из этих часов я пью плохой кофе, воду, ем холодный сэндвич с индейкой и сыром. Я едва не засыпаю, потому что невероятно устала, и наконец онемение отпускает меня – и я начинаю чувствовать страх, такой сильный, что он ощущается словно постоянный холодный ветер, выстуживающий меня изнутри. Я знаю, что если новости и не распространились еще широко, то распространятся в течение нескольких часов и менее чем через сутки облетят весь мир. Этот непрерывный новостной цикл утоляет неукротимую жажду насилия и порождает тысячи новых добровольцев, желающих покарать меня.
Мои дети выставлены напоказ, уязвимы, и это моя вина.
Я продолжаю настаивать на том, что говорю чистую правду. Мне сообщают: есть свидетели, готовые поклясться, что меня видели в городе в тот день, когда пропала первая жертва. Оказывается, она тоже обедала в том кафе-пекарне, куда мы с Ланни заехали побаловать себя тортом после того, как мою дочь отстранили от занятий в школе. Я смутно вспоминаю ее – девушка, сидевшая в углу с планшетом, у нее еще была цветная татуировка. Но в тот момент я была сосредоточена только на своей дочери и на своих мелких проблемах.
По спине у меня пробегает дрожь от мысли, что после обеда в кафе-пекарне девушку никто не видел. Кто-то похитил ее прямо со стоянки – быть может, когда мы еще были в кафе, а может, сразу после того, как мы уехали.
«Тот, кто это сделал, – думаю я, – все время наблюдал за нами». Хуже того, он мог выслеживать нас, выслеживать меня, выжидать, пока я не окажусь поблизости от возможной жертвы, соответствующей его запросам, которую он легко может схватить. «Но все равно это был огромный риск, на который не пойдет какой-нибудь любитель, даже в маленьком городке, особенно в маленьком городке, где люди замечают все необычное. Похитить девушку среди бела дня…»
Какая-то мысль проносится у меня в голове, что-то очень важное, но я слишком устала, чтобы поймать эту мысль. Престер хочет, чтобы я снова изложила все с самого начала. Я описываю свою жизнь с момента бегства из Уичито. В подробностях рассказываю о каждом своем действии с того времени, как пропала первая девушка, до той минуты, когда в озере всплыла вторая. Пересказываю ему все, что могу вспомнить из разговора со своим бывшим мужем. Из всего этого ему не удается извлечь ничего полезного, но я стараюсь – и понимаю, что Престер видит мои старания.
Раздается стук в дверь, другой детектив опять приносит сэндвичи и газировку, и я беру их, Престер – тоже. Мы едим вместе, и он пытается затеять разговор в неофициальном тоне. Я не в настроении, к тому же распознаю́ в этом еще один следственный прием, а не подлинный интерес. Мы доедаем сэндвичи в молчании и уже готовы вернуться к допросу, когда в дверь снова стучат.
Престер, хмурясь, откидывается на спинку стула, и в комнату входит полицейский. Я не знаю его – он тоже афроамериканец, но намного моложе, чем Престер. Наверняка только что из колледжа, думаю я. Вошедший смотрит на меня, затем обращается к детективу:
– Извините, сэр. Дело получило неожиданное развитие. Полагаю, вам следует это услышать.
Престер, похоже, раздражен этой помехой, однако встает из-за стола и идет за полицейским.
Прежде чем дверь закрывается, я вижу, что по коридору мимо этой самой двери проводят человека. Я вижу его мельком, но успеваю понять, что это белый мужчина в наручниках, и мгновенно понимаю, что я знаю его – прежде, чем до меня доходит, кто это.
А когда доходит, я тяжело падаю на свой стул, сжимая полупустую банку кока-колы с такой силой, что тонкая жесть хрустит под моими пальцами.
Какого черта Сэм Кейд оказался здесь и в наручниках?
И где, черт побери, мои дети?
9
Дверь допросной, конечно же, заперта, и хотя я бью по ней кулаками и кричу, никто не отвечает… пока я не срываю голос и не сбиваю костяшки пальцев докрасна.
В конце концов дверь открывается, и Престер протискивается в узкую щель, чтобы не дать мне выскочить наружу. Я не соприкасаюсь с ним – просто отступаю на шаг и, тяжело дыша, хрипло рычу:
