И тогда, как и сейчас, я знала, что не могу надеяться на помощь соседей. Или полиции.
Душ ощущается как райское блаженство, как сладостный, теплый, желанный отдых после адского дня. Вытираю полотенцем волосы и надеваю чистое нижнее белье, потом нахожу свои самые мягкие спортивные штаны, к ним – рубашку из микрофибры и носки. Я намерена спать одетой почти полностью, за исключением кроссовок, которые снабжены эластичными шнурками, чтобы в случае чего их можно было надеть мгновенно. Диван достаточно удобный, и я кладу свой пистолет так, чтобы сразу дотянуться до него, дулом от себя. Слишком многие люди, одержимые паранойей, забывали о безопасности в обращении с оружием.
К своему изумлению, я мгновенно засыпаю, и мне даже не снятся сны. Может быть, я слишком устала. Просыпаюсь от тихого писка кофеварки, готовящей утреннюю порцию кофе, и, еще не до конца разлепив глаза, делаю себе мысленную пометку: сказать Ланни, что, если меня снова арестуют, пусть выключит эту чертову штуку. За окном все еще темно. Я нахожу свою подплечную кобуру, застегиваю ее поверх рубашки, сую в нее пистолет и иду налить себе кофе. В носках я передвигаюсь очень тихо, но все равно слышу, как в коридоре со скрипом отворяется дверь.
Это Ланни. Я с первого взгляда понимаю, что она почти не спала, поскольку уже одета в черные мешковатые штаны и намеренно разорванную в нескольких местах серую футболку с изображением черепа. В разрывы виден черный топик, и я думаю, что два года назад мне приходилось спорить с дочерью, чтобы она надевала топик под футболку. Ланни причесала волосы, но не выпрямила их, и легкие естественные волны при каждом движении блестят на свету. Кровоподтеки у нее под глазами стали ярко-багровыми с переходом в бурый, а нос слегка распух, но не так сильно, как я опасалась.
Однако даже с этими следами на лице она красива, очень красива, и у меня перехватывает дыхание от неожиданной боли. Я принимаюсь деловито размешивать сахар в кофе, чтобы не выдать своих эмоций; даже не знаю, почему ощущаю их. Они заполняют меня, словно невероятно сильная теплая волна, и мне хочется уничтожить весь мир, если этот мир снова попытается повредить ей.
– Подвинься, – говорит Ланни, и я отодвигаюсь с ее пути, когда она тянется за чашкой, стоящей на полке. Проверяет ее – это уже рефлекс, усвоенный с тех пор, когда ей было двенадцать лет и она обнаружила таракана в чашке; тогда мы жили в очередном съемном доме. Потом наливает себе кофе. Она пьет его без сливок и сахара – не потому, что ей так нравится, а потому, что, с ее точки зрения, так правильно.
– Итак, мы всё еще живы.
– Пока живы, – соглашаюсь я.
– Ты проверяла «Сайко патрол»?
Мне страшно делать это, но она права. Это следующий этап.
– Через некоторое время проверю.
Ланни горько усмехается.
– Полагаю, в школу мне идти не следует.
Одета она совсем не для школы. И к тому же совершенно права.
– Никакой школы. Может быть, пора перевести вас на надомное обучение.
– О да, круто. Мы никогда больше не уедем из этого дома. Федералы засекут любое обращение в транспортную компанию еще до того, как мы начнем паковать вещички.
Ланни в дурном настроении и явно нарывается на ссору, и я поднимаю брови.
– Пожалуйста, не нужно, – говорю я ей, и она мрачно смотрит на меня. – Мне понадобится твоя помощь.
Дочь закатывает глаза, не переставая сердито взирать на меня, и я подозреваю, что такой хитрый трюк может по-настоящему освоить только девушка-подросток.
– Давай угадаю. Ты хочешь, чтобы я присмотрела за Коннором. Так сказать, побыла его верным стражем. Может быть, выдашь тогда мне значок и… – Она неопределенно, но многозначительно машет рукой в сторону моей подплечной кобуры.
– Нет, – отвечаю я. – Я хочу, чтобы ты пошла со мной и помогла мне разобрать электронную почту. Возьми свой ноутбук. Я покажу тебе, как это делается. А когда закончим с этим, поговорим о следующем этапе.
Ланни мгновенно теряет дар речи, и это нечто новое для нее, потом отставляет чашку, сглатывает и произносит:
– Самое время.
– Да, – соглашаюсь я. – Самое время. Но поверь мне, я хотела бы оградить вас от этого на веки вечные.
Это тяжелая утренняя работа: медленно приучить Ланни к тому уровню мерзости, с которым ей предстоит столкнуться, и показать ей, как сортировать и разбирать по категориям эти гнусные письма. Я заранее отбираю то, что пересылаю ей: никакого порно с изнасилованием или отфотошопленных снимков с нашими лицами у жертв убийства. Я не могу делать это с ней. Быть может, она увидит это достаточно скоро, но то, что я не могу предотвратить это, не значит, что я намерена этому потакать.
В это утро на нас обрушивается цунами ненависти, и даже вдвоем нам требуется очень много времени, чтобы продраться сквозь него и отослать жалобы в различные агентства по борьбе с злоупотреблениями в Сети. Большинство сообщений – достаточно обычные угрозы убить нас всех. Одно из таких писем в итоге заставляет Ланни прервать работу и отъехать на кресло от стола, на котором стоит ее ноутбук. Руки она держит на весу, словно касалась протухшей мертвечины. Безмолвно смотрит на меня, и я вижу, как внутри у нее что-то сгорает. Маленький кусочек надежды. Маленький кусочек веры в то, что мир все-таки может быть добр даже к таким, как мы.
– Это просто слова, – говорю я ей. – Слова людишек, которые храбры только тогда, когда сидят за клавиатурой и строчат что-то в Интернет. Но я понимаю твои чувства.
– Это ужасно, – говорит Ланни голосом скорее маленькой испуганной девочки, чем взрослой девушки, которой она пытается быть. – Насколько же эти люди злые!
– Да, – соглашаюсь я и кладу руку ей на плечо. – Им все равно, будет кому-то больно от их слов или нет, прочтет кто-то их письма или нет. Они пишут их только для того, чтобы написать. Естественно, что от такого ты чувствуешь страх и отвращение. Я все время это чувствую.
– Но?.. – Моя дочь знает, что есть какое-то «но».
– Но у тебя есть кое-какая власть, – отвечаю я ей. – Ты в любой момент можешь выключить компьютер и уйти прочь. Они – просто пиксели на экране. Подонки, которые могут быть на другом конце мира или на другом конце страны, а если даже и нет, вероятность того, что они не сделают ничего, кроме написания гадостей в Интернете, астрономически велика. Понимаешь?
Похоже, это слегка успокаивает ее.
– Понимаю. А… если они опровергнут эту вероятность?
– Вот поэтому у вас есть я, а у меня есть это. – Касаюсь подплечной кобуры. – Я не люблю оружие. Я не вояка. Я хотела бы, чтобы раздобыть пистолеты было намного труднее и я могла бы полагаться на шокер и бейсбольную биту. Но мы живем не в том мире, о котором я мечтаю. Поэтому, если ты хочешь начать учиться стрелять, мы это сделаем. А если не хочешь – тоже хорошо. Поверь мне, я предпочла бы, чтобы ты этого не делала, потому что у вооруженного человека всегда намного больше шансов получить пулю. Я делаю это как для того, чтобы отвлечь огонь от вас, так и для того, чтобы стрелять в ответ. Это ты тоже понимаешь?
