– Пока мне не запретят это делать, я буду стрелять, – отвечаю я. – Значит, копы тебя отпустили?
– Похоже на то. – Он настороженно изучает меня поверх чашки острыми темными глазами. – Тебя тоже.
– Потому что я ни фига ни в чем не виновата, Сэм.
– Ага. – Он делает глоток. – Так ты утверждаешь, Гвен.
За это я едва не выплескиваю кофе ему в лицо, но все же сдерживаюсь, в основном потому, что знаю: меня попросту арестуют за нападение, и к тому же напиток недостаточно горячий, чтобы обжечь. Потом задумываюсь о том, почему я так адски зла. У него есть право ненавидеть меня. У меня нет права ненавидеть его в ответ. Я могу обижаться на него за обман, но все-таки только один из нас испытал настоящую потерю. Настоящую боль.
Я опускаюсь на стул, неожиданно ощутив невероятную усталость, и лишь смутно, краем сознания осознаю́, что все-таки пью кофе. Делаю крошечные глотки, глядя на Сэма и неожиданно задумываясь о том, кто он такой на самом деле? Кто такая на самом деле я? Как мы можем заново выстроить хоть какие-то отношения между нами?
– Почему ты приехал сюда? – спрашиваю я. – На этот раз я хочу услышать правду.
Сэм все так же пристально смотрит на меня.
– Я не лгал. Я действительно пишу книгу. Об убийстве моей сестры. Да, я выслеживал тебя. Для этого мне пришлось обратиться к другу из военной разведки, и, к слову сказать, он был весьма впечатлен тем, как ты постоянно исчезаешь. Я упустил тебя четыре раза подряд. Но решил поставить на то, что ты задержишься здесь. Потому что на этот раз ты купила дом.
Та-ак… Значит, мне не мерещилось, что меня преследуют. Ничуть.
– Это ответ на вопрос «как», а не «почему».
– Я хотел, чтобы ты созналась в том, что сделала, – отвечает Сэм и моргает, словно изумленный тем, что произнес это вслух. – Это было все, о чем я думал. Я хотел добиться… Пойми, я верил, что ты участвовала в этом. Знала все. Я думал, что ты…
– Виновна, – довершаю я за него. – Ты в этом не одинок. Ты даже не в меньшинстве. – Я отпиваю глоток кофе, не чувствуя вкуса. – Я не виню тебя за это. Не могу. На твоем месте я бы…
Я бы сделала все, чтобы свершить правосудие. Я бы убила сообщницу Мэлвина Ройяла. Меня.
– Да, – выдыхает Сэм. – Проблема в том, что, когда я встретил тебя, заговорил с тобой, узнал тебя… я не смог увидеть в тебе этого. Я видел только женщину, которая с трудом пережила то, через что ей пришлось пройти, и хотела лишь обеспечить безопасность своей семье. Ты просто не была… ею.
– Джина тоже не была виновна, – говорю я ему. – Она просто была наивна. И хотела быть счастливой. Он знал, как воспользоваться этим. – Наступает молчание, и я с удивлением обнаруживаю, что нарушаю это молчание первой. – Я видела твою сестру. Она была… она была последней. Я видела ее в тот день, когда в гараж врезалась машина.
Сэм на секунду замирает, потом ставит чашку на стол, и она ударяется о столешницу чуть-чуть слишком сильно. Нас разделяет лишь матовая деревянная поверхность стола, а не невидимый барьер, и, может быть, это к лучшему. Я могу протянуть руку через эту преграду. Он тоже.
Никто из нас не делает этого.
– Я видел фотографии, – говорит Сэм, и я вспоминаю, как он сказал мне, чтобы я ни за что не позволяла моим детям увидеть снимки. Теперь я знаю, почему. Это было вовсе не абстрактное сочувствие, это не имело никакого отношения к тому, что он видел в Афганистане. – Полагаю, ты тоже не можешь это забыть.
– Не могу. – Я делаю глоток кофе, но во рту у меня все равно сухо. Я сижу лицом к окну, а Сэм напротив, и лампа заливает его лицо желтоватым светом, неярким и в то же время безжалостным. Этот свет выделяет тонкие морщинки вокруг глаз, складки, бегущие от крыльев носа к уголкам губ, странную вмятинку над левой бровью. Бледную, почти невидимую паутинку шрамов, тянущуюся из-под волос на правую щеку. Блики этого света отражаются в глазах Сэма, делая его взгляд почти гипнотическим. – Я вижу ее все время. В памяти. Когда бы я ни закрыла глаза, я вижу ее.
– Ее звали Кэлли, – говорит он мне. Я уже знаю это, но почему-то было легче думать о ней как о «трупе», «девушке», «жертве». Присвоить ей имя, слышать, как он произносит это имя со смесью любви и скорби, – это больно. – Я потерял ее след, когда нас отдали в разные приемные семьи, но потом нашел ее… нет, это она нашла меня. Она написала мне, когда я был в армии.
– Даже представить себе не могу, что ты чувствуешь, – говорю я ему. Мои слова искренни, но Сэм, похоже, не слышит меня. Он думает о живой девушке, а не о мертвой, которую помню я.
– При любом удобном случае Кэлли связывалась со мной по Скайпу. Она только что поступила в Уичитский университет. Никак не могла выбрать специальность – то ли компьютеры, то ли искусство, – и я сказал ей, что нужно быть практичной и выбрать компьютеры. Вероятно, следовало сказать ей, чтобы сделала так, как ей будет лучше. Но, ты понимаешь, я думал…
– Ты думал, что у нее есть время, – заканчиваю я в наступившем безмолвии. – Я и представить не могу, Сэм. Прости меня. Мне очень…
Голос, к моему ужасу, пресекается, я не могу выговорить больше ни слова и чувствую, как внутри у меня все разлетается на осколки. До сего момента я и не осознавала, что сделана из стекла, и тут все куда-то пропадает, остаются лишь слезы, каких я никогда прежде не проливала, цунами горя, гнева, обиды, ужаса, ощущение предательства и вины, и я отставляю чашку и рыдаю, уткнувшись лицом в ладони, словно мое сердце разбивается на части, как и все остальное во мне.
Сэм ничего не говорит, даже не двигается, только подталкивает ко мне через стол рулон бумажных полотенец. Я отрываю сразу здоровенный кусок и прижимаю к лицу, пытаясь заглушить свое горе, свою вину, невероятно острую боль, от которой я отстранялась так долго и никогда не сталкивалась с ней напрямую.
Не знаю, как долго мы сидим так. Достаточно долго, чтобы ком бумажных полотенец промок от слез, и, когда я роняю его на столешницу, он плюхается с мягким, влажным шлепком. Я бормочу дрожащим голосом какие-то извинения и убираю за собой со стола, относя мокрые салфетки в мусор, а когда возвращаюсь, Сэм говорит:
– Во время суда над твоим мужем я был далеко оттуда, но каждый день просматривал новости. Я думал, что ты виновата. А потом, когда тебя оправдали… я решил… я решил, что тебе просто все сошло с рук. Я думал, ты ему помогала.
Сейчас он в это не верит: я слышу боль в его голосе. Я ничего не говорю. Я знаю, почему он так думал. Я знаю, почему все так думали. Какой же дурой надо быть, чтобы подобное творилось в твоем доме, в твоем браке, без твоего ведома и участия? Я до сих пор смутно удивляюсь тому, что меня вообще оправдали. Я весьма далека от того, чтобы простить Джину Ройял. Поэтому я говорю:
– Мне следовало знать. Если б я остановила его…
– Ты была бы мертва. И твои дети, возможно, тоже, – произносит Сэм без тени сомнения. – Знаешь, я приезжал навестить его. Мэлвина. Я должен был посмотреть ему в глаза, я должен был знать…
