– Нет. Я думаю, что у Мэла есть те, кому он мог это поручить. Насколько я знаю, у него все-таки был сообщник. Это пытались повесить на меня, но я этого не делала. Может быть, его настоящий сообщник…
Я умолкаю, потому что и сама слышу: я говорю так, словно схожу с ума. У Мэлвина Ройяла не было сообщника. Он не нуждался в таковом. Он был королем своего маленького частного королевства ужасов, и я не могу представить, чтобы он разделил его с кем-нибудь. Но последователи?.. Да. Он был бы рад обзавестись последователями. Он считал себя харизматичным и влиятельным, словно лидер какого-нибудь культа. Он не мог пытать меня лично, но с радостью использовал бы кого-нибудь другого в качестве своей марионетки.
Однако Престер уже качает головой.
– Мы проверяли вашего бывшего. Он действительно на коротком поводке. Ни минуты компьютерного времени. Несколько книг в месяц, время на общение с адвокатом, письма – но они все заранее проверяются персоналом тюрьмы. Он получает… полагаю, это можно назвать письмами от поклонниц. Мол, он вовсе не плохой, просто несчастный и непонятый, ну, как обычно. Одна из них хочет выйти за него замуж. Он говорит, что думает об этом, поскольку – его слова, не мои – жена его бросила.
– Вы не можете проверить…
– Уже, – прерывает меня он. – «Ждуля» Ройяла не покидала свою аляскинскую глушь, где она, к слову сказать, живет с рождения. Если она решит действовать – за ней приглядывают почти так же внимательно, как за самим Мэлвином. Местные копы сказали, что она малость не в своем уме, но безвредная. В Канзасе уже проверяют весь список тех, с кем он переписывается, – и это совсем немного людей.
– Они не всё выловили. Не знаю, как Мэл отправляет свои письма ко мне, но каким-то образом он это делает.
– Мы выясняем это. И насчет стрельбы в доме мистера Кейда. И о ложном вызове, поступившем офицеру полиции. И о телефонном звонке, который вы, как утверждаете, получили. Нам очень многое нужно сейчас выяснить, и мы делаем это так быстро, как только можем. – Престер упирается локтями в колени. – Я направил людей пообщаться с друзьями ваших детей. В соцсетях нам почти ничего не удалось найти…
– И вы знаете, почему!
– Полагаю, да. Но если вы можете вспомнить кого-нибудь еще, с кем нам нужно поговорить, назовите его. Сейчас нам нужно отыскать все возможные следы.
Я понимаю, что он умалчивает о том, каковы шансы. Жестокая истина заключается в том, что, если мои дети и живы, это, скорее всего, ненадолго, особенно если их похитил кто-то, имеющий зуб на меня или на Мэла. Вероятно, у нас еще меньше времени, если их захватил убийца из Стиллхауз-Лейк. Снова вспоминаю кровь в доме и начинаю задыхаться при мысли о том, что нам не удастся их найти.
И все же я о чем-то забыла. Я никак не могу понять, о чем именно. Это что-то, что я видела, но тогда не обратила внимания, а сейчас не могу успокоить свои бешено скачущие мысли достаточно, чтобы поймать это призрачное, шепчущее, ускользающее воспоминание. Что-то о Конноре. Оно относится к Коннору. Я закрываю глаза и вижу его таким, каким он был сегодня утром: мой серьезный сын, тихий, замкнутый, очаровательный гик…
Гик.
Я пытаюсь поймать эту мысль, но не могу. Она улетает, когда Престер говорит:
– Мне нужно, чтобы вы проехали в участок. Здесь многое нужно сделать, и вы будете мешать. Мистер Кейд, я хотел бы, чтобы вы тоже присоединились к нам. Мне нужны еще кое-какие сведения об этой ситуации со стрельбой.
Я произношу что-то бессмысленное, вроде бы даже соглашаюсь, но на самом деле не согласна. Мой разум работает быстро, слишком быстро, мысли летят в тысяче различных направлений, но ни в чем больше нет смысла. Но вдруг я осознаю́, что могу кое-что сделать. Хотя бы одну вещь.
Я прошу вернуть мой телефон и пишу Авессалому:
Кто-то украл моих детей. Не знаю, кто. Помоги, пожалуйста.
Нажимаю «Отправить», не зная, окажется ли это молитвой во тьме кромешной или криком отчаяния. Я не могу злиться, если он не захочет вмешиваться. Авессалом – как бутылка, брошенная в обширный темный океан Интернета, а Интернет, как я имела наглядную возможность удостовериться, – далеко не дружественное место.
Ответа нет. Я прошу Престера подождать, и он ждет, явно горя́ нетерпением, в течение целых пяти минут, потом забирает телефон и запечатывает его в пакетик для улик.
Если телефон и просигналил об ответе, я его не услышала, потому что он отправился в коричневую картонную коробку вместе с другими взятыми из дома уликами, – эту коробку предстоит доставить в Нортон. Из дома… это больше не мой дом. Просто кирпич, дерево, и сталь, и недостроенная веранда. Я жалею, что нам не удалось закончить ее и хотя бы один раз посидеть там вместе с Сэмом и детьми. Может быть, тогда у меня осталось бы последнее счастливое воспоминание об этом месте…
Сэм протягивает мне руку, и я непонимающе смотрю на нее, а потом до меня доходит, что Престер уже ждет нас возле машины. Пора ехать.
«Я не вернусь сюда», – думаю я.
Так или иначе, это не дом.
* * *
Допросная комната в полицейском управлении знакома мне до тошноты, вплоть до выщербленного уголка стола. Пока жду, я беспокойно ковыряю его ногтем. Сэма отвели в другую комнату – допрос, конечно же, раздельный, – а Кеция покинула нас, чтобы надеть форму и присоединиться к остальным патрульным, вышедшим на поиски моих детей. Я не очень-то верю в то, что полиция найдет их, хотя Престер спокойно и логично вещал мне о досмотрах на дорогах, знании местности и привлечении самых лучших поисковых собак, которые пойдут по запаху, взятому из спальни Коннора.
Я полагаю, что этот запах приведет их всего-навсего к тому месту, где стояла машина – легковушка, пикап или фургон. Я думаю о том, что, если припарковать под нужным углом тот фургон, который Хавьер пытался продать мне, это было бы идеально для такой цели… поставить под углом к входной двери дома, открыть сдвижную дверь позади пассажирского места. Отличное прикрытие для того, чтобы вынести находящихся без сознания детей из дома, загрузить их в фургон и запереть дверь.
Собаки не приведут нас к ним. Они дойдут лишь до того места, где были мои дети, – может быть, до дороги.
До того, как мы направились сюда, я не замечала, что тяжелый влажный воздух наконец сгустился в клубящиеся темные плотные тучи, нависающие низко над головой. И сейчас, ожидая в допросной комнате, я слышу легкий перестук первых капель дождя. Дождя, который смоет все запахи.
Дождя, который смоет все следы и улики, сотрет все начисто, пока тела моих детей медленно не всплывут на поверхность, словно бледные пузыри из плоти.
Я прячу лицо в ладонях и пытаюсь не закричать. По крайней мере я приглушаю крик, но кто-то открывает дверь снаружи и заглядывает в комнату, хмурясь. Потом снова закрывает дверь, видя, что я не истекаю кровью и не валяюсь без сознания. Не знаю, как бы они повели себя, будь на моем месте родитель других пропавших детей; но Джина Ройял… Джина Ройял попадает под подозрение первой, последней и вообще какой угодно и всегда.
