Тристрам недоуменно нахмурился. Сообщение Джорджа о неведомой рже, губящей зерновые, репортаж в новостях о падении уловов сельди, теперь еще вот это. Это пробудило в нем какое-то слабое, но неуемное подозрение, только вот он не мог сказать, в чем оно заключается.
– И как поживает сегодня наш милый Тристрамчик? – произнес вдруг молодой картавый голос.
Голос принадлежал Джеффри Уилтширу, новому главе Департамента общественных наук, – всеобщему любимчику-милашке, такому светленькому, что его волосы казались седыми. Тристрам, старавшийся не ненавидеть его слишком сильно, выдавил кислую улыбку.
– Хорошо.
– Я подключился к вашему уроку в шестом классе, – сказал Уилтшир. – Знаю, вы не обидитесь, если я скажу, мой милый, милый Тристрам, что вы преподаете то, что вам совсем не следовало бы преподавать. – Придвинувшись и подрагивая ресницами, он обдал подчиненного ароматом духов.
– Не припомню такого. – Тристрам старался совладать с подступающей паникой.
– А вот я прекрасно помню. Вы сказали что-то вот в таком духе. Искусство, сказали вы, не может процветать в обществе, подобном нашему, потому что искусство есть продукт «тяги к отцовству», – кажется, вы такой термин употребили. Погодите, – сказал он, увидев, что Тристрам изумленно приоткрыл рот, – погодите, это еще не все. Еще вы говорили, что инструменты, которыми творят искусство, по сути, символы плодородия. Так вот, мой все еще милый Тристрам, помимо того факта, мой все еще милый Тристрам, что невозможно понять, как это укладывается в учебную программу, вы совершенно добровольно – вы не можете это отрицать, – совершенно добровольно преподаете то, что, с какой стороны ни посмотреть, является по меньшей мере ересью.
Зазвонил колокол на ланч. Обняв Тристрама за плечи, Уилтшир повел его в учительскую столовую.
– Но это же чистая правда, – сказал, давя гнев, Тристрам. – Все искусство лишь аспект сексуальности…
– Никто, мой милый Тристрам, этого не отрицает. До некоторой степени это совершенно верно.
– Но ведь это идет глубже. Великое искусство, искусство прошлого прославляет плотское влечение. Возьмем хотя бы драму. У истоков трагедии и комедии лежат ритуалы плодородия. Жертвенный козел, по-гречески «трагос», дал жизнь трагедии, а деревенские приапические праздники кристаллизовались в комическую драму. Я хочу сказать… – захлебывался от возмущения Тристрам. – Взять хотя бы архитектуру…
– Ничего больше брать не будем.
Остановившись, Уилтшир убрал руку с плеч Тристрама и то ли погрозил ему пальцем, то ли помахал им у него перед глазами, точно разгоняя дым.
– Больше ведь такого не повторится, верно, милый Тристрам? Пожалуйста, ну пожалуйста, будьте осторожны. Все вас очень любят, знаете ли.
– Не понимаю, какое это имеет отношение…
– Это ко всему имеет большое отношение. Будьте хорошим мальчиком… – Уилтшир был по меньшей мере на семь лет младше Тристрама! – И держитесь учебного плана. Тут много не напортачишь.
Тристрам промолчал, с силой захлопнув крышку над закипающим гневом. Но, переступив порог душной столовой, он намеренно двинулся прочь от Уилтшира, направляясь к столу, где сидели Виссер, Эйдер, Батчер, Фрити и Гаскел-Спротт. Это были безобидные люди, преподававшие безобидные предметы: простые навыки, где не было места полемике.
– Вид у вас неважный, – сказал узкоглазый Эйдер.
– Я и чувствую себя неважно.
Гаскел-Спротт во главе стола, поднося ко рту ложку очень жиденького овощного бульона, внес свою лепту:
– От этого вам станет только хуже.
– С тех пор как нам представился шанс обходиться с ними пожестче, мелкие гаденыши поутихли, – возобновил прерванный разговор Виссер. Он нанес несколько боксерских ударов воображаемому противнику. – Взять, к примеру, маленького Милдреда. Странное имечко – Милдред, девчачье какое-то, хотя, конечно, у мальчишки это фамилия. Сегодня он снова опоздал, и что я сделал? Позволил нашим бугаям – ну знаете, Брискеру, Кучмену и прочим – до него добраться. Они хорошенько его отметелили. Каких-то две минуты, и все. С пола не мог подняться.
– Должна же быть дисциплина, – согласился, прожевывая жаркое, Батчер.
– На мой взгляд, – сказал Эйдер Тристраму, – вид у вас и впрямь неважный.
– Если только не тошнота по утрам, ничего страшного, – осклабился шутник Фритти.
Тристрам положил ложку.
– Что вы сказали?
– Шутка, – отозвался Фрити. – Не хотел вас обидеть.
– Вы сказали что-то про тошноту по утрам.
– Забудьте. Я просто дурачился.
– Но этого не может быть, – сказал Тристрам. – Просто не может быть!
– На вашем месте, – не унимался Эйдар, – я пошел бы и прилег. Вы плохо выглядите.
– Совершенно невозможно, – сказал Тристам.
– Если не будете жаркое, – истекая слюнями, проговорил Фритти, – был бы очень вам обязан…
И он потянул к себе тарелку Тристрама.
– Так нечестно! – вмешался Батчер. – Его следует поделить. Наглость какая!
Они стали перетягивать тарелку, расплескивая жиденькую подливку.
– Думаю, мне лучше пойти домой, – сказал Тристрам.
– Непременно идите, – отозвался Эйдар. – У вас, возможно, какая-нибудь хворь начинается. Что-нибудь заразное.
Встав, Тристрам нетвердым шагом пошел докладывать Уилтширу. Победив в борьбе за жаркое, Батчер с триумфом его поглощал.
– Жор, – дружелюбно заметил Гаскел-Спротт. – Вот как это называется.
Глава 4
– Но как это могло случиться?! – кричал Тристрам. – Как? Как? Как?
Он расхаживал по гостиной: два шага до окна, два шага назад до стены, руки возбужденно сжаты за спиной.
– Ничто не дает стопроцентной гарантии, – безмятежно ответила из кресла Беатрис-Джоанна. – Возможно, на «Заводе контрацептивов» случился саботаж.
– Чушь. Полнейшая и совершеннейшая чушь! – крикнул, поворачиваясь к ней всем телом, Тристрам. – И это легкомысленное замечание типично для твоего отношения в целом.
– Ты уверен, что в том достопамятном случае действительно принял таблетки?
– Конечно, я уверен. Мне и во сне бы не приснилось идти на такой риск.
– Нет, конечно, ты не пошел бы. – Она повела головой, напевно декламируя: – Таблеткам – да, риску – нет! – Подняв взгляд, она улыбнулась. – Хороший получился бы лозунг, верно? Но, конечно же, теперь у нас нет лозунгов, которые побуждали бы нас быть хорошими. У нас есть большая дубинка.
– Это совершенно за гранью моего понимания. Разве только… – Он быстро надвинулся на нее. – Но ведь ты этого не сделала бы, правда? Не можешь же ты быть настолько порочной? – Устаревшие августинианские выражения… Он схватил ее за руку. – Что еще ты натворила? Скажи мне правду! Обещаю, что не буду сердиться, – сердито сказал он.
