Торн кивнул, но не произнес ни слова.
– А вы не боитесь… – (Офелия шумно чихнула посреди фразы и так же шумно высморкалась, сама того устыдившись.) – Вы не боитесь, что вас будут рассматривать как главного подозреваемого?
Тонкие, крепко сжатые губы Торна дернулись не то в попытке улыбнуться, не то в брезгливой гримасе – Офелия не смогла этого определить.
– Вы полагаете, что я организовал похищения, желая избавиться от недругов? Вы думаете, что я автор анонимных писем? И что я намерен расстроить собственную свадьбу?
– Нет, конечно, – сердито ответила Офелия, – но другие на моем месте именно так и подумали бы.
– Вряд ли. Что касается Отверженных, я представляю их абсолютно бескорыстно.
Устав стоять с запрокинутой головой, Офелия отвела взгляд от Торна и посмотрела на далекую серебристую полоску моря, еле видную между цирковыми павильонами. Она вспомнила позорный крест, заклеймивший лицо матери Торна, и в ее душе вскипел гнев. Девушка не понимала, каким образом один и тот же человек внушает ей столько противоречивых чувств разом.
– Вы снова за свое!
– Что вы имеете в виду? – пробурчал Торн.
– Вы снова кривите душой. Ведь вы наполовину Летописец, разве нет? И, пытаясь реабилитировать Отверженных, защищаете тем самым интересы вашей семьи. Имейте же мужество признаться в этом!
Торн так сильно нахмурился, что у него на лбу прорезалась глубокая морщина.
– Вы и впрямь плохо думаете обо мне. Летописцы не фигурируют в моем досье.
– И очень прискорбно, дорогой кузен!
Офелия вздрогнула и обернулась. Этот медоточивый голос принадлежал высокой стройной женщине, чьи глаза хитро поблескивали из-под густой белокурой челки. Она была одета в розовое платье с оборками и держала над головой зонтик того же цвета. Ее сопровождали четверо мужчин, и их разительное сходство с дамой ясно говорило о том, что они родственники.
– Ты меня не узнаёшь, милый кузен? – проворковала женщина.
Торн промолчал.
– А вот я тебя узнаю, – с усмешкой продолжала она, – хотя, должна сказать, ты сильно вырос с тех пор, как я тебя видела в последний раз, – ты был тогда четырехлетним малышом. Не хочешь представить нам эту юную особу? – спросила она, фамильярно подмигнув Офелии. – Это она и есть твоя несчастная суженая?
– Вам здесь нечего делать.
Торн говорил сдержанным тоном, но его пальцы, стиснувшие ручку портфеля, побелели от напряжения. А Офелия удивленно подняла брови: значит, вот они какие – Летописцы?
– Ну почему же, кузен! – жеманно протянула женщина, указав зонтиком на укрепления Асгарда, высившиеся на дальнем конце пляжа. – Мы держимся от города на расстоянии километра с лишним, как и предписывает статья номер одиннадцать «Закона об условиях жизни Отверженных». И ведем себя в высшей степени примерно вот уже четырнадцать лет, пять месяцев и шестнадцать дней!
– Что вам от меня нужно? – бесстрастно спросил Торн.
Дама обиженно надула губки, такие же яркие, как ее платье и зонтик. Она выглядела чуть старше Торна, но манерами напоминала девочку-подростка.
– Как, разве ты не читал наши письма?
– Те, которые вы стали мне присылать, как только я вступил в должность интенданта? Нет, не читал.
– Ну, честно говоря, мы так и думали, – вздохнула женщина, печально переглянувшись со своими четырьмя спутниками. – Но когда мы увидели, сколько дирижаблей сегодня приземлилось на берегу, нам сразу стало ясно, что ты скоро пожалуешь сюда с инспекцией. Об этом нетрудно было догадаться, дорогой кузен! Так вот, мы с тобой должны кое-что обсудить.
Офелия чувствовала себя неловко, не зная, что лучше – заговорить или смолчать. Дама в розовом подошла к Торну еще ближе. Волочившийся следом шлейф платья оставлял за собой борозду на влажном песке. Порыв ветра взметнул ее светлую челку и на мгновение обнажил на лбу татуировку в виде спирали.
– Почему ты отказался представлять свой клан на Семейных Штатах?
– Потому что таков закон, – отозвался Торн бесстрастным тоном образцового чиновника. – Представлены могут быть лишь те кланы, чей срок осуждения превысил шестьдесят лет: статья двадцать четвертая, параграф третий. Вы можете подать прошение о реабилитации через сорок пять лет, шесть месяцев и пятнадцать дней.
– Ты верен себе! – усмехнулась дама. – Как всегда, прикрываешься цифрами, чтобы избежать конфликта. Но ты просто трус, дорогой кузен, трус и лжец. Ты специально держишь нас вдали от двора, как твоя мать всегда держала нас подальше от своих личных тайн. А, может, она доверила тебе одну-две из них? – вдруг просюсюкала она, кокетливо строя глазки. – Или даже больше, чем две? Кому, как не единственному сыну, женщина из рода Летописцев могла передать свою память – и какую память! – прежде чем навсегда лишиться ее?! Мне было бы интересно, очень интересно узнать, что скрывается за этим высоким лбом…
Офелия затаила дыхание. Женщина встала на цыпочки и провела пальцем по шраму на лбу Торна. Ее спутники бесшумно окружили их, готовые пресечь любую попытку к бегству. Наступила томительно долгая пауза, во время которой Офелия почувствовала себя крошечной и беззащитной. Может, пора звать на помощь? Торн и женщина в розовом пристально смотрели друг другу в глаза, словно это был поединок взглядов.
– Так нечестно, кузен! – вздохнув, сказала наконец дама в розовом. – Ты непроницаем, как бронированная дверь! Но в любой двери, какой бы крепкой она ни была, все-таки можно найти хоть крошечную щелочку, – протянула она с недоброй усмешкой. – И, кажется, я знаю, где она у тебя!
Офелия не успела опомниться, как дама резко повернулась к ней, вихрем взметнув свои оборки.
– Вы только посмотрите на эту невинную крошку! – прощебетала она, потрепав девушку по щеке. – Ну-ка, расскажи нам все, милочка… Какими мрачными, ужасными тайнами этот человек делится с тобой?
Офелия и хотела бы ответить, но не могла ни моргнуть, ни пошевелить губами, ни двинуться с места. Даже ее шарф, миг назад нервно извивавшийся у нее на шее, вдруг обвис и замер, как маятник остановившихся часов. Офелия видела перед собой только одно – большие глаза, обведенные розовыми тенями, почти у самых своих очков. Ее охватило сонное оцепенение, она смутно слышала где-то вдали пронзительный голос, а из глубины памяти всплывали, как пузыри на поверхность воды, воспоминания: Торн, вырвавший у нее из рук телефонную трубку, Торн, нацеливший на нее свой пистолет среди бумажной метели, Торн, отдавший ей часы в залог доверия, и, наконец, Торн, схвативший за руку даму в розовом.
Офелия растерянно заморгала. Нет, последнее было уже не воспоминанием: Торн действительно схватил за руку свою кузину. Он сделал это без гнева, хладнокровно отталкивая ее, сантиметр за сантиметром, от Офелии.
– Проникновение в чужую память, – спокойно сказал он, – строго запрещено «Законом о злоупотреблении семейными свойствами», статья пятьдесят третья, параграф второй. Не усугубляйте свое положение, мадам.
