В кинокоммуне все собрались в большой комнате. Керим обследовал все кресла и все лампы, проверяя, не наставила ли нам полиция лсучков. Потом для большей наделдаости включил радио, чтобы заглушить наши голоса. Мы решили влиться в подпольное движение, уйти в горы и снять фильм о деятельности герильерос. Но мы не знали никого из настоящих герильерос, и мне поручили встретиться с девушкой, которая знала одну женщину из герильерос. Через эту девушку я доляша была договориться о встрече с той женщиной, чтобы спросить ее, какое задание они нам могут поручить. На другой день я купила для наших курдов овсяного киселя, нарядилась как крестьянка — в длинный балахон, повязала на голову платок и собралась выходить, чтобы отвести их снова на другую квартиру. Тут в дверь постучали. Я открыла и увидела трех полицейских в штатском. Они отодвинули меня в сторону, пакет с овсяным киселем выскочил у меня из рук и разорвался. Полицейские побежали по длинному коридору, я выкинула платок и платье во двор. Полицейские ворвались в комнату, где сидели трое наших. Я помчалась к себе, вытащила из-под кровати Маркса и Энгельса, распахнула окно, — на карнизе сидели голуби и клевали крошки, я поставила книги к голубям и быстро достала письма, которые мне писал Керим из армии. Куда же мне их девать? Выбросить во двор? Тут я увидела ведро с краской, оставшейся после покраски дверей, которой в течение последних нескольких дней занимался один из наших товарищей, решивший выкрасить все двери в желтый цвет. Я сунула письма в желтую краску, потом взяла их, побежала в большую комнату и ткнула их в кресло. Все руки у меня были в желтой краске, краска капала на пол, и теперь весь пол оказался заляпан. Тогда я бросилась в туалет, чтобы там снять кольцо Лейлы Кхалед и выбросить его в унитаз, но оно не снималось. Вдруг я увидела нашу кошку, которая пронеслась по длинному коридору, оставляя желтые следы, и завернула в ту комнату, где были трое полицейских. Полицейские пошли за кошкой, увидели мои желтые руки, посмотрели, куда ведут желтые пятна, и добрались до кресла, из которого выглядывали желтые письма. Они забрали письма, а один молодой полицейский открыл окно, за которым ворковали голуби. Он увидел трех Марксов и Энгельсов, взял их в руки и сказал:
— Если бы ты их туда не выставила, мы бы, наверное, даже не обратили на них внимания.
Голуби уже успели немного загадить мои книги.
Полицейские доставили меня, Керима, всех жильцов кинокоммуны мужского пола, загаженных Марксов и Энгельсов и желтые любовные письма в полицию. Когда мы садились в полицейскую машину, я отдала нашу кошечку управдому:
— Пожалуйста, присмотрите за ней.
В полиции меня спросили, кто была та женщина в платке и длинном платье, которая открыла им дверь. Потом они показали мне фотографии Дениза и его друзей.
— Знаешь их?
— Да, из газет. Их все время печатают в газетах, сколько лет.
Комиссар крикнул кому-то в другой комнате:
— Она знает этих бандитов.
Они записали, что я знаю их, потом комиссар спросил:
— И что, все эти киношники тебя трахают? Уж не сомневаюсь, что они спят с тобой. У меня дочь твоего возраста, — сказал он и плюнул мне в лицо.
— Они не спят со мной.
— Уведите эту шлюху с глаз моих долой!
Они всех нас отпустили, и я пошла к управдому за кошкой.
— Она сбежала.
Я искала на улице желтые следы, но ничего не нашла.
Керим сказал:
— Я же просил тебя отнести мои письма к родителям. Пусть хотя бы спрячут русские фильмы.
Отец не знал, куда ему девать русские фильмы, пошел и бросил их в Мраморное море. Многие люди поступали как он и выбрасывали по ночам в Мраморное море левую литературу мешками, а некоторые выкидывали по одной книге из окон машин прямо на улицу. В эти дни корабли и рыбачьи лодки перемещались по морю среди книг Маркса, Энгельса, Мао и Че Гевары, а дельфины по-прежнему кувыркались в воде. В городе автобусы и машины катили по Ленину, Марксу и Энгельсу, обливая их грязью из-под колес. Ребятишки из бедных кварталов собирали эти книги на растопку, и грязные, раздавленные книги громоздились стопками перед их хибарами, рядом с кучами мусора, крысами, тараканами и вшами. Иногда кто-нибудь ночью вешал одну из этих книг на дерево, прикрепив ее на веревке, а рядом, на стволе, появлялась намалеванная краской надпись: «Убийцы! Смертный приговор Денизу, Юсуфу и Хюсейну — это смертный приговор мысли. Они никого не убивали».
В нашем доме внизу по-прежнему работали швейные машинки греческих портных, а наверху по ночам скрипели кровати проституток, между ними бродили мы, неслышно перемещаясь из комнаты в комнату. Мы боялись теперь воровать электричество у государства, мы заворачивались в одеяла и ходили по холодной квартире, не зная, куда приткнуться. Из-за меня Керим оказался в опасности. Он сказал:
— Никогда нельзя полагаться на женщин, — и закрыл дверь комнаты, в которой обсуждал с другими обитателями нашей кинокоммуны, что делать дальше. Первый раз мне было стыдно, что я девушка.
Я решила пойти в кинопроизводство и спросила одного-другого оператора, нельзя ли мне поработать ассистентом. Один из операторов, человек религиозный, сказал «да». Я должна была носить камеру, которая весила восемнадцать килограммов, а он показал мне, как «наезжать» на лицо звезды. Он сказал мне:
— Ты первая женщина-ассистент оператора в Турции.
В перерывах меясду отдельными планами религиозный оператор отправлял свои молитвы. В павильонах и на площадках никто не говорил о военном путче или о студентах, приговоренных к смерти. Все говорили в камеру о любви, предательстве, изменах: «Ты разлюбил меня, я люблю тебя», а я в этот момент брала крупным планом губы. Но когда я после съемок садилась в автобус, там я слышала совсем другие фразы: «Как твои сыновья?» — «Сидят». — «В какой тюрьме?» Во всем городе были забиты все туалеты, потому что сыновья и дочери рвали дома левые листовки или письма и спускали их в туалет. Я тоже отправила свое кольцо Лейлы Кхалед в унитаз. Но оно не хотело смываться и плавало наверху, тогда я зашвырнула его в Мраморное море.
Однажды мы снимали секс-фильм о карате. Исполнительница главной роли должна была лелсать в постели со звездой карате. Говорили, она работает проституткой в дорогом борделе. Она разделась до трусов, реяшссер сказал:
— Снимите, пожалуйста, и трусы.
— Нет, господин режиссер, у меня в договоре этого нет.
Мы ждали. Тогда звезда карате отправил своего водителя за коньяком и шоколадом. Он налил актрисе в рот коньяку, а потом стянул с нее трусы. В этот момент в павильон зашли три полицейских. Режиссер закричал:
— Куда лезете! Рано!
Но это были настоящие полицейские, их машина стояла на улице, в машине сидел Керим. Религиозный оператор сказал полицейским:
— Дайте ей доработать, иначе она денег не получит.
Но полицейские сразу отвезли нас в префектуру. Там мы провели два дня в приемной, в которой работали полицейские. Время от времени они закрывали свои пишущие машинки, брали свои пистолеты и уходили, потом они возвращались:
