– Верно. После. Мы с Генри пойдем к ним. Верно, Генри?
– Конечно, – сказал я, вздрагивая от его голоса, как от тычка в бок. – Конечно.
– Я – за, – сказал Дел.
– Я тоже! – закричал Мандо. – Я тоже хочу. Я бывал в округе Ориндж не меньше вашего.
– Ты с нами, – успокоил его Стив.
– И я, – сказал Габби.
– А ты, Генри? – наседал Стив. – Ты с нами?
Мы были одни, только качались на ветру призрачные деревья. Луна скользнула в просвет между облаками, и я увидел нечеткие лица друзей, белые, как булки на противне.
Все смотрели на меня. Мы положили правые руки на средний валун, наши мозолистые пальцы переплелись.
– С вами, – сказал я.
13
В следующий раз, увидев старика, я высказал ему все, что о нем думаю. Прими он сторону сопротивления, голоса могли бы разделиться иначе. А если бы долина проголосовала «за», Стив не придумал бы помогать жителям Сан-Диего тайно и я бы не влип в эту историю. А поскольку не хотелось думать, что я пошел у Стива на поводу, я решил, что придумал он замечательно. Так что отчасти виноват был старик. Плохо, конечно, что мы будем помогать сопротивлению украдкой, по-воровски, но ведь мы должны ему помочь. Я отчетливо помнил свои слезы на железной палубе японского корабля, когда думал, что Том и остальные погибли, и свою клятву сражаться с японцами по гроб жизни. И не их заслуга, что Том остался в живых. Все это я Тому высказал.
– И так будет всякий раз, как мы выйдем в море, – заключил я, тыча пальцем ему в лицо.
– Ты хочешь сказать, всякий раз, как мы выйдем в море в туманную ночь и станем палить по ним из ружей, – сказал старик, причмокивая сотами, которые жевал.
Мы стояли во дворе, обливаясь потом под высоким, затянутым облаками небом, и он вытапливал рамки из неудачного улья. Перед нами на земле были разбросаны дымокуры и рамки.
– Сойки, что ли, склевали пчел из этого улья, – бормотал Том. – Одна вредная сойка съедает за один присест десяток пчел. Я тут поставил одну из Рафаэлевых мышеловок на жердочку, куда она садится, и ей таки хвост прищемило. Ору-то было, ору. Ругала она меня на всех соичьих языках.
– Черт, – сказал я, вытаскивая у него изо рта концы седых волос, пока он их тоже не сжевал. – Сколько себя помню, ты твердишь нам про Америку, какая она была великая. Теперь нам представился случай за нее сразиться, а ты идешь на попятный. Не понимаю. Это против всего, чему ты нас учил.
– А вот и нет. Америка была великой в том смысле, в каком велик кит, понимаешь?
– Нет.
– Ты сильно поглупел в последнее время, знаешь? Я говорю, Америка была огромной великаншей. Она плыла по морю и заглатывала страны помельче – втягивала их по дороге. Мы пожирали мир, парень, и потому мир восстал и положил нам конец. Так что я себе не противоречу. Америка была великой, как кит – огромной и сильной, но она смердела и она была убийцей. Много мелкой рыбешки погибло, чтобы она стала великой. Разве я не этому тебя учил?
– Нет!
– Врешь! А как насчет моих споров с Доком, Леонардом и Джорджем на толкучках?
– Это другое дело, там ты просто подкалывал Дока и Леонарда. А дома ты всегда внушал нам, что Америка была просто рай небесный. К тому же Рафаэль правильно говорит, здесь и сейчас мы задавлены. Мы должны сражаться, Том, и ты это знаешь.
Он покачал головой и втянул щеку, а поскольку зубов у него почти не было, мне с моего места казалось, что у него только половина лица.
– Кармен, как всегда, попала в самую точку. Ты ее слушал? Наверняка нет. Она говорила, убивая безответных туристов, мы ничего, по сути, не изменим. Каталина останется японской, спутники будут по-прежнему наблюдать за нами с неба, мы как были в изоляции, так и останемся. Даже туристов не отвадим. Просто они станут приезжать вооруженными и скорее причинят нам вред.
– Если японцы и впрямь стараются никого сюда не впускать, мы сможем перебить всех, кто к нам полезет.
– Может быть, но суть от этого не изменится.
– Это только начало. Самое большее, что мы можем сделать сейчас, а начинают всегда с малого. Да если бы ты жил во время Революции, ты бы тоже отговаривал начинать. Сказал бы: «Что толку убить нескольких солдат, если это не меняет сути?»
– Нет, не сказал бы, потому что суть была иной. Теперь же нас не оккупировали, нас изолировали. Примкнуть к Сан-Диего в этой войне – значит просто подчиниться Сан-Диего. Док прав, как и Кармен.
Я подумал, что подцепил его, и сказал:
– Но в Революцию можно было сказать то же самое. Пенсильванцы или кто там еще могли объявить, что примкнуть к повстанцам – значит подчиниться Нью-Йорку. Но они были одной страной и сражались вместе.
– Это ложное сравнение, как все исторические аналогии. Если я учил тебя истории, это еще не значит, что ты ее понимаешь. В Революцию у британцев были люди и ружья, и у нас люди и ружья. Сейчас у нас тоже люди и ружья, как в тысяча семьсот семьдесят шестом, а у противника спутники, межконтинентальные ракеты, корабли, которые могут обстрелять нас с Гавайев, лазеры, атомные бомбы и еще бог весть что. Подумай немного головой. Да скорее полевка победит тигра.
– Ладно, не знаю, – проворчал я, чувствуя, что он говорит дело.
Я пошел бродить между разобранных ульев, солнечных часов, кадок и мусора, чтобы придумать новые доводы. Под нами лоскутным одеялом расстилалась долина, золотились оброненные тряпицы полей, сверкали большие ярко-зеленые заплатки освещенного солнцем леса.
– Я все равно уверен, что революции начинаются с малого. Если бы ты проголосовал за сопротивление, мы бы что-нибудь придумали. А теперь я из-за тебя вляпался в историю.
– Как так? – спросил он, поднимая лицо от рамки.
Я понял, что наговорил лишнего.
– Ну, понимаешь, – пробормотал я и вдруг нашелся: – Раз мы не будем помогать сопротивлению, значит, из нашей компании никто, кроме меня, Сан-Диего не увидит. Стив, Габби и Дел обижены.
– Со временем они тоже увидят, – сказал Том.
Я с облегчением вздохнул, радуясь, что выпутался. Однако мне было неприятно, что теперь придется от него скрывать; я понял, что с этого дня должен буду все время врать. Я опять подошел поближе и, смущенно сколупывая с пяток грязь, стал смотреть, как он работает. Я понимал, что против его доводов не попрешь, хотя по-прежнему считал выводы неверными. Уж очень мне хотелось считать их неверными.
– Уроки выучил? – спросил он. – Кроме истории Соединенных Штатов?
– Часть выучил.
– Ты становишься вроде Николена.
– Не становлюсь.
– Ладно, послушаем. «Я узнаю вас. Где король?» Я мысленно представил нужное место, и на расплывчатом сером поле появилась желтая потрепанная страница с черными закорючками, которые столько значат. Я начал читать строки, как их видел:
