Они ушли, держась за руки. Мы проводили их взглядами и снова замолчали.
Кэтрин с размаху прихлопнула муху.
– Стар он для этого.
– Ну, он не первый раз хворает, – ответил я, хотя сам понимал, что сейчас другое дело.
Она не ответила. Резкий ветер с моря раздувал ее непослушные волосы. Облака сгущались, лес в долине темнел. После такой жизни…
– Мне казалось, что у него нет возраста, – сказал я. – Что он старый, но, понимаешь, не меняется.
– Понимаю.
– Мне боязно, что он заболел.
– Понимаю.
– В его-то лета. Он же древний старик.
– За сотню. – Кэтрин покачала головой. – Не верится.
– Интересно, отчего мы стареем. Иногда это кажется мне… неестественным, что ли.
Я скорее почувствовал, чем увидел, что она поежилась.
– Жизнь так устроена, Хэнк.
С моей точки зрения, это был не ответ. Чем глубже вопрос, тем мельче ответ, а на самые глубокие вопросы ответов нет вовсе. Почему все такое, как оно есть, Кэтрин?
Вздох, касание рук, завитки волос, брошенные ветром в лицо, облака над головой. Есть ли другой ответ, более глубокий? Я задыхался, как будто океан облаков распирал меня изнутри. Прядь ее волос щекотала мое лицо, и я все смотрел на эту прядь, примечал каждый ее изгиб, каждый перелив от рыжего к каштановому – это был способ задержаться… зацепиться чувствами за мир, чтобы тот не ускользнул.
Время шло. (Так все наши пути не приводят никуда.) Кэтрин сказала:
– Стив в последние дни такой взвинченный, того гляди сорвется. Как слишком тонкая тетива на мощном луке. С отцом ссорится. Несет эту чушь про сопротивление. Если я не соглашаюсь с каждым его словом, ссорится со мной. Я так устала.
Я не знал, что ответить.
– Ты бы поговорил с ним, Генри, а? Может, ты как-нибудь объяснишь ему, что это сопротивление – ерунда?
Я мотнул головой:
– С тех пор как я вернулся, он не позволяет мне с ним спорить.
– Да, я видела. Ну как-нибудь по-другому. Даже если ты сам за сопротивление, ты же понимаешь, это не повод сходить с ума.
Я кивнул.
– Ты как-нибудь не споря. У тебя хорошо получается говорить, Генри, ты придумаешь, как привести его в чувства.
– Наверно. – Мне хотелось спросить: «А как насчет моих чувств?» – но, глядя на нее, я не мог. И разве я сам вполне уверен в собственной правоте?
– Пожалуйста, Генри. – Она снова положила ладонь мне на локоть. – Он от этого только изводится, а я страдаю. Знай я, что ты стараешься его расхолодить, мне было бы полегче.
– Ох, Кэт, не знаю.
Она сжала мой локоть, в глазах у нее стояли слезы. И это Кэтрин, девушка, которая мной помыкала, просит меня о дружеской помощи. Касание ее руки связывало меня с мятущимся миром вокруг, таким холодным и таким прекрасным.
– Я поговорю с ним, – сказал я. – Постараюсь.
– Спасибо. Спасибо большое. Не важно, что ты скажешь. К тебе он прислушивается больше, чем к другим.
Я удивился:
– Мне казалось, он больше слушает тебя.
Она закусила губу и сложила руки на коленях:
– Мы не очень ладим, я говорила. Из-за всего этого.
– Ну да.
Что ж это выходит? Я обещаю помочь Кэтрин – просто не мог бы ей отказать, – и я же сговорился со Стивом вести жителей Сан-Диего в округ Ориндж! Когда я об этом вспомнил, мне сделалось кисло. Всякая связь с зеленью, белизной, запахом моря и шепотом деревьев улетучилась. Я чуть не сказал Кэтрин, что не могу ей помочь, что я со Стивом заодно. Но не сказал. Словно комок застрял у меня под ложечкой.
На дорожке появился Стив, в одной руке он нес книгу, а другой размахивал. Мандо, Кристин и Дел вприпрыжку бежали за ним.
– Эй! – крикнул он весело. – Эй!
Мы встали и встретили их у двери.
– Значит, Док перетащил его сюда? – спросил Стив.
– Он думает, у Тома воспаление легких, – сказала Кэтрин.
Стив сморгнул и покачал головой. Его лоб под густыми черными волосами нахмурился.
– Тогда пошли, составим ему компанию.
В доме Стив с Томом затеяли обычную перепалку, все рассмеялись, и комок у меня под ложечкой начал понемногу рассасываться.
– Ты чего делаешь в больнице, старый лежебока? Уже всех медсестричек перекусал?
– Только когда они меня мыли, чтобы не вздумали приставать, – со слабой улыбкой ответил Том.
– Конечно, конечно. Кормят небось ужасно. А это тебе подают, как его, судно?
– Думай, что говоришь, а то огрею судном по башке. Судно, тоже скажешь…
И так, за шутками и возней, оказалось, что Том сидит в кровати, прислонясь спиной к стене из бочек. Мы всем скопом набились в больницу и сели, кто на пол, кто на другую кровать, и хохотали, как давеча возле костра. Стив это умеет. Даже Кэтрин смеялась. Только Док оставался серьезным и не сводил с Тома глаз. Он отвечал за больного, и было видно, что груз ему не по силам. По-моему, Доку не нравится лечить, он предпочел бы копаться в огороде. Но уж так завелось в долине, что лечатся все у него. Хоть он и выучил Кэтрин помогать ему и говорит, что она теперь умеет не меньше его, все равно больных доверяют только Доку. Он знает, как лечили в старину, и это его работа. Однако видно, что лечить ему не нравится, даже когда болезнь несерьезная, а тут у него на руках оказался лучший друг, а в придачу и единственный старожил в округе, и он совсем растерялся.
Мандо еще хуже Стива пристрастился к «Кругосветному путешествию американца» и теперь требовал немедленно читать. Стив сел на кровать у Тома в ногах, а Кэтрин рядом с ним на полу, чтобы он мог, когда читает, гладить ее волосы. Мы с Габби и Делом принесли с кухни стулья, а Мандо и Кристин сели на свободную кровать и взялись за руки.
Стив начал с главы шестнадцатой «Лучше символическая месть, чем никакой». Баум уже добрался до Москвы и в день большого майского парада, когда все кремлевские деспоты выходят смотреть на русскую военную мощь, подбросил в мусорный бак на Красной площади связку петард – настоящей взрывчатки ему добыть не удалось. В разгар парада петарды взмыли вверх и рассыпались красными, белыми и голубыми искрами, а все советское правительство попряталось под стулья. Проделка, слабый отзвук того, что Россия сделала с Америкой, порадовала Баума не меньше торнадо, но ему пришлось уносить ноги из столицы, где вовсю искали виновных. В следующей главе он героическими усилиями добирался до Стамбула. Приключение следовало за приключением. Док закатывал глаза и временами начинал хихикать, например, когда в Крыму Баум угнал катер на подводных крыльях и, преследуемый советскими канонерками, пересек Черное море. Баум был в смертельной опасности, но Док продолжал смеяться.
