– А где твой? – спросил Стив.
Пули не лезли. Я ругнулся и бросил мешочек на бетонку. В грязи нащупал камень – как раз по руке, – взвесил его на ладони и двинулся к бетонке. Не знаю, что я собирался делать.
– Подтащите его к дороге и будьте готовы быстро нести через Сан-Матео, – велел я. – Двинетесь, когда я скажу.
Тут на бетонке над нами загрохотали взрывы, а когда смолкли (ветер нес на нас запах порохового дыма), стихло и все остальное. Ни криков, ни стрельбы. Тишину нарушил звук мотора, негромкое «дррр». Я подполз к дороге – взглянуть. Вскочил и замахал руками.
– Рафаэль! Рафаэль! Сюда! – орал я. Слова сами вылетали из глотки.
Рафаэль подкатил ко мне:
– Господи, Хэнк, чуть тебя не пристрелил!
Он был в маленькой мототележке для гольфа, которая стояла у него во доре – он всегда божился, что она поедет, когда удастся добыть аккумулятор.
– Пустяки, – сказал я. – Мандо ранен. Его подстрелили.
Появились Габби и Стив, они несли Мандо.
Рафаэль сквозь зубы втянул воздух.
С автострады донеслись беспорядочные выстрелы, пуля звякнула о бетон рядом с нами. Рафаэль вытащил из машины наклонную железную трубу на треноге, поставил ее на дорогу и сунул в дуло маленькую не то бомбочку, не то гранату (с виду она смахивала на шутиху). Бумм – гулко сказала труба, и через несколько секунд на автостраде, в том месте, откуда слышались выстрелы, грянул взрыв. Пока Габби и Стив усаживали Мандо в тележку, Рафаэль стрелял гранатами: бумм, бабах, бумм, бабах. Вскоре стрельба по нас прекратилась. Под грохот последнего разрыва Рафаэль вскочил в тележку, и мы покатили.
– На подъеме выпрыгивайте и толкайте, – велел Рафаэль. – Эта машинка нас всех не вытянет. Николен, держи вот это и смотри назад.
Он протянул Стиву винтовку.
– А пули? – спросил Стив.
Рафаэль указал на пол:
– Вот здесь, в коробке.
На южном выезде из Сан-Клементе начался подъем, мы выскочили и стали на бегу толкать тележку. В холмах завывали сирены: я насчитал по меньшей мере три с разными голосами. Мы преодолели подъем и покатились в долину Сан-Матео. Я уложил голову Мандо себе на колени и сказал ему, что до дома совсем близко. Сзади доносились слабые крики, но пешему было за нами не угнаться. Дальше дорога взбиралась на Бейзилонский перевал, и Рафаэль сказал:
– Толкайте. – Он был спокоен, но глаза его взглянули на меня строго.
На вершине Бейзилонского перевала Стив дико заорал:
– Я им отплачу! – Он помчался назад, на север, по темной бетонке, с винтовкой в руках.
– Погоди! – заорал я, но Рафаэль стиснул мое плечо.
– Пусть бежит! – Впервые голос Рафаэля прозвучал рассерженно.
Он подвел машину к своему дому, выпрыгнул, забежал внутрь и вернулся с носилками. Мы уложили на них Мандо. Глаза его были открыты, но он меня не слышал. Из уголка рта сочилась кровь. Мы с Рафаэлем несли носилки, Габби бежал рядом. Через лес, по склону Кучильо, кратчайшей дорогой к дому Дока. Я спотыкался и ревел, и Габби, когда замечал, что я не вижу перед собой дороги, перехватывал у меня ручки носилок. Мы добежали до дома Косты, но я не мог унять слез. Ветер свистел в пустых бочках, заглушая наши шаги. Рафаэль упер носилки себе в бедро и заколотил в дверь, словно хотел ее высадить.
– Выходи, Эрнест! – крикнул он, продолжая колотить в дверь. – Выходи лечить своего сына.
20
Похоже, именно это Док множество раз воображал заранее: стучат в дверь, и он должен спасать собственного сына. Когда он распахнул перед Рафаэлем дверь, то не сказал ни слова. Вышел, взял Мандо на руки и понес в больницу. Нас он ни о чем не спросил, даже не взглянул.
Мы пошли следом. В больнице Док уложил Мандо на вторую койку, маленькую, отодвинул ее от стены. Ножки заскрипели по полу. Том фыркнул, перевернулся на бок. Потом приоткрыл один глаз щелочкой, увидел нас, сел, потер кулаками веки и без слов уставился на происходящее. Док ножницами разрезал на Мандо куртку и рубашку, жестом показал Габби стянуть с него штаны. Когда они стаскивали окровавленную рубашку, Габби зажмурился. Мандо кашлял, булькал, дышал быстро и неглубоко. Под яркими лампами, которые Рафаэль принес из кухни, его тело казалось бледным и пятнистым. Под мышкой – маленькая ранка, окруженная синяком. Рафаэль, входя и выходя, чуть не наступил на меня. Я сел на корточки возле стены, упер колени под мышки, обхватил ноги руками и раскачивался, слизывая с губы сопли, избегая смотреть на Тома. Док глядел только на Мандо.
– Позовите Кэтрин, – сказал он.
Габби взглянул на меня и выбежал из комнаты.
– Как он? – спросил Том.
Док тщательно ощупал у Мандо ребра, постучал по груди, сосчитал пульс на запястье и на шее. Он бормотал, скорее про себя, чем отвечая Тому: «Пуля среднего калибра задела легкое. Пневмоторакс… гемоторакс…» – как заклинание. Мокрой тряпкой обтер ребра. Мандо закашлялся; Док развернул его голову, залез в рот, вытащил язык, закрепил его пластмассовой штуковиной с аптечной полки. Пластмассовый зажим у Мандо на лице, разинутый рот… Моя спина елозила вверх-вниз по железной бочке. Ветер набирал силу – УУУУУ, УУУУУ.
– Где Николен? – спросил меня Том.
Я смотрел в пол. Рафаэль ответил из кухни:
– Остался на севере пострелять в мусорщиков.
Том заворочался и кашлянул.
– Не двигайся, – сказал Док.
Летящая ветка с размаху стукнула в стену. Мандо дышал часто, хрипло, неглубоко. Док уложил его голову набок, вытер с губ алую кровь. У самого Дока губы были вытянуты в струнку. Алая кровь на тряпке. Пол подо мной, гладкие волокнистые доски. Над стертой поверхностью выступают сучки; щели, заусенцы четко вырисовываются в свете лампы, у стен песок – остался с той поры, когда им терли пол. Ближайшая ко мне ножка кровати качается. Простыни в заплатках, такие ветхие, что светится ткань. Я не поднимал глаз от пола. Сердце болело так, будто ранили меня. Но нет, не меня. Не меня. В комнату вошли ноги – они принадлежали Кэтрин, доски под ними немного прогибались. За ними ноги Габби.
– Мне нужна помощь, – сказал Док.
– Я готова, – спокойно отвечала Кэтрин.
– Надо вставить между ребрами трубку, чтобы выпустить из грудной полости воздух и кровь. Принеси из кухни чистую банку, налей в нее на несколько пальцев воды.
Она вышла, вернулась. Возле кровати их ноги встретились.
– Боюсь, воздух попадает внутрь и не выходит наружу. Напряженный пневмоторакс. Так. Положи трубку и ленту и держи его прямо. Я сделаю надрез.
Я зажал уши. Ни звука. Ничего перед глазами, только серебристый дощатый пол. Ничего не существует, кроме досок… но нет, я не прав. Приглушенный старческий кашель. Быстро поднимаю глаза: спина Кэтрин в свитере, старик смотрит, не мигая. На полу стоит банка, в воду опускают прозрачную пластиковую трубку. Вдруг вода начинает пузыриться. По трубке бежит кровь, вода краснеет. Еще пузыри. Старик смотрит, не отрываясь; я обхватываю руками живот и поднимаю глаза. Широкая спина Кэтрин заслоняет Мандо. Меня колотит. Широкие плечи, широкие бедра, полные ляжки, тонкие щиколотки. Локти быстро работают – она отрывает от мотка ленту, прилаживает ее Мандо к груди – куда, мне не видно.
