– А Дениска?
– Мы и Дениске явку сварганим! Не бросать же тебе дружка в беде.
– Мне бы с ним посоветоваться?
– Посоветуйся. Я сейчас велю его привести, посидите, покумекайте. Времени я вам дам достаточно – минут десять хватит?
Через десять минут ребята рассказывали, перебивая друг друга. Оказывается, что о том, как Николаев сговаривался с каким-то рыжим арестантом ограбить «Симаныча», слышали оба.
– Он часто про старика вспоминал, – взахлеб рассказывал Андреев. – Ругал его ругательски, мироедом звал, плакался, что горбатился на него, а Симаныч ему ни копейки не заплатил.
– Мы спали-то рядом, – подхватил Кирилл. – И как-то ночью услыхали, как Митька одному арестанту про деньги, что у старика в сундуке припрятаны, рассказывал, а тот арестант сказал, что можно эти денежки себе забрать – рассчитаться за обиду, и что у рыжего этого есть надежные ребята, которые все обделать могут.
– А что это за рыжий, как звать-то его?
– Не знаем, его к нам в камеру посадили за день до конца нашего сроку.
Кунцевич и один из писцов сыскного отделения вновь отправились в Спасскую часть, где переписали звания и фамилии всех 103 арестантов, содержавшихся одновременно с Николаевым, Андреевым и Богдановым.
Вернувшись в сыскную, Мечислав Николаевич сразу же пошел в стол приводов. Через три часа на столе у Шереметевского лежали учетные и фотографические карточки на пятерых рыжих, сидевших вместе с Николаевым.
Фотографии были предъявлены ребятам. Оба, не задумываясь, указали на крестьянина села Клин-Бельдин Луховицкой волости Зарайского уезда Рязанской губернии Семена Васильева, в декабре 1897 года высланного из столицы на родину, как лишенного права жительства в Санкт-Петербурге. Васильев имел странную кличку: «Огурец».
Это был хорошо известный сыскной полиции карманный вор. По сведениям адресного стола, последним его местом прописки значился дом нумер 10 по Коломенской улице. Кунцевич получил от начальника полтинник на разъезды и поехал во второй участок Московской части. Местный сыскной надзиратель – Дубков рассказал, что Семки-Огурца он в городе последнее время не видел и что раньше Семка сожительствовал с некоей Александрой Фоминой, посудомойкой из чайной на Глазовской.
– А есть у вас к этой Фоминой подходец? – поинтересовался Кунцевич у коллеги.
– К самой Фоминой нету, к хозяину ейному есть.
– Поговорите с ним?
– Да давайте вместе сходим, потолкуем.
– А Сашка не забеспокоится?
– Не должна. Я к нему… часто хожу.
Владелец чайного заведения встретил участкового сыщика как родного, пригласил в контору, куда расторопный половой сразу же приволок полуштоф очищенной и соленых закусок. После этого Кунцевич понял, какой подход нашел Дубков к хозяину – наверняка тот нелегально подавал своим посетителям напитки покрепче самого крепкого чая.
– Ну-с, со свиданьицем! – Хозяин ловко опрокинул рюмку, утер рукой бороду и хрустнул соленым огурцом.
Сыщики последовали его примеру.
– Кстати об огурцах. – Дубков сам налил всем по второй. – Антип Каллистратович, ты Семку-Огурца давно ли видел?
– Давненько, с прошлого Михайлова дня не видал. Да и не ходит он ко мне больше, я ж его в участок определил.
– За что?
– Да буянить начал. Пришел пьяным, добавил… кхм, – покосился хозяин на Кунцевича и счел нужным пояснить: – С собой сороковку приволок, ну и полез к Сашке, работать не давал. А когда она его выпроводить попыталась – в морду заехал. Вот я и приказал своим молодцам скрутить его да и сдать городовому. С той поры и не видел, хотя он грозился меня спалить.
– А Сашка об ем не вспоминает? – спросил Дубков.
Антип усмехнулся:
– Она-то мож и не хотела бы, да он небось не дает себя забыть – два дня назад опять пришла с синей мордой.
– А почему вы решили, что это он ее морду расквасил? – вмешался в разговор Кунцевич. – Может быть, другой кто, или об косяк она ударилась?
– Нешто от косяков так карточку разворотит? – Антип опять хмыкнул. – Да и жалилась она половым на своего рыжего.
– Значит, Огурец опять этап сломал
[23], – заключил Дубков. – А где нам его искать, Каллистратыч?
– А вот чего не знаю, того не знаю. Вы Шурку попытайте, авось она скажет – зла на него, спасу нет!
– Ну тогда вели звать ее сюда.
Хозяин ушел, и через несколько минут в дверь робко постучали.
– Да-да! – пригласил Дубков.
В комнату вошла приземистая коротконогая баба лет сорока в грязном фартуке и завязанном на затылке платке. Оба ее глаза заплыли и отливали всеми оттенками зеленого и фиолетового цветов.
– Садись, красавица, – подвинул даме табуретку надзиратель.
Шурка нерешительно присела на самый краешек.
– Водочки с нами выпьешь?
– Ой, что вы, что вы, хозяин заругает!
– Не заругает, не боись. – Дубков налил рюмку до краев и галантно подал даме: – Пей за мое здоровье!
Шурка одним махом опустошила посудину.
– Ай ловко! – восхитился участковый сыщик и тут же налил еще одну: – А ну, повтори!
Со второй баба справилась не менее профессионально.
– Молодец, давай-ка третью – Бог троицу любит.
Шурка выпила и третью, но уже медленно, а потом, поставив рюмку на стол, потянулась за бутербродом с селедкой.
– Да, пить ты мастерица. Кто научил? Огурец?
Судомойка отдернула руку и тихо спросила:
– Какой огурец?
– А тот, который тебе мордуленцию в разные цвета разукрасил. Рыжий твой.
Баба махнула рукой, закрыла рот платком и завыла:
– Ирод, ирод проклятый, никакой жизни от него мне нет!
– За что он тебя так?
– Ой, у меня не спрашивай! – Сашка недвусмысленно посмотрела на рюмку, которую Дубков поспешил наполнить. Судомойка вылила водку в рот и, уже никого не стесняясь, зачавкала бутербродом. – А коли его спросишь, так и он тебе не скажет, потому как сам не знает за что. Вино в ем бурлит.
– Где ж вы подрались?
– Прям в портерной ирод лупцевал, при всем честном народе!
– В какой портерной?
– Далече, у Московской заставы, Почечуева портерная. Повадился он туда ходить, кумпания у них там.
– А кто в кумпании?
– А, не знаю я. Одно скажу – рожи у них зверския! Сенька сказывал, – баба понизила голос до шепота, – лишаки
[24] они!
