– Я и впрямь никого из них не приметила! Вот вам крест! – Баба размашисто перекрестилась. – Все в один миг случилось. Только дрожки с моей будкой поравнялись, как они из-за забора и выскочили. Выскочили и давай палить из револьвертов. Сначала кассир из дрожек выпал, потом городовой. Они мешок с деньгами схватили, и в переулок, только я их и видела.
– Почему же вы место-то бросили?
– Я вовсе бросать и не думала поначалу. Посля пальбы испужалась, сбегла, но следующим утром пришла, открыла торговлю. С полчаса не проторговала – подходит ко мне какой-то мастеровой, требует квасу, я наливаю, а он кружку в руки не берет и говорит: «Что, баба, жить хошь?» У меня так сердце и перехватило! «А коли хошь, так забудь все, что вчерась видала!» После этого я и сбежала. Больно страшно.
– Интересно! – сказал Кунцевич, почесав подбородок. – Там таких, как вы, свидетелей человек двадцать было, а угрожали вам одной. Почему?
– А мне почем знать?
– Значит, налетчики считают, что вы видели что-то такое, чего не видели другие. Вспоминайте!
Баба замотала головой:
– Ничего не видала, ничего!
– Может быть, вам был знаком кто-то из громил?
– Господь с вами! Никого не знаю, никого.
В это время вернулся Альбицкий. Он поставил на стол ивовую корзинку с продуктами и протянул Авдотье завернутое в бумагу лекарство.
– Вот, три раза в день давай, после еды.
Баба бухнулась перед ними на колени.
Они вышли во двор и запрыгали по досточкам к воротам. Когда сыщики уже практически достигли цели, на крыльцо выскочила торговка:
– Постой, постой, ваше благородие!
Баба подобрала юбку и побежала к ним, не разбирая дороги.
– Вспомнила! Мальчонка-то, которого убили, одного из разбойников по имени называл!
– Какой мальчонка? – Мечислав Николаевич непонимающе глядел на бабу.
– Кудрявцев, – пришел на помощь Альбицкий. – При нападении был тяжело ранен крестьянин Павел Кудрявцев, тринадцати лет. Только мы его не допросим – он через час умер в больнице.
– Точно, Павка, – подтвердила баба. – Евойный хозяин его ко мне каженый день посылал. Когда пальба началась, я как раз ему квас наливала. Сама-то я от страху в соляной столб обратилась, а парнишка прямо у будки на землю сел, да и закричит: «Трошка!» или «Прошка!», я не разобрала. Потом я в себя пришла и под прилавок спряталась, а когда выглянула – он уж, бедный, весь в крови на земле валялся.
Глава 3
Несмотря на то что Пашку подстрелили всего в нескольких десятках саженей от Военного клинического госпиталя и квалифицированная помощь ему была оказана быстро, спасти его не удалось – пуля повредила яремную вену. При погибшем никаких документов не было, но личность его установили в тот же день – в первый участок Выборгской части явился шорных дел мастер Панкратьев и заявил о пропаже своего ученика.
Шорник жил в подвале деревянного дома на Куликовской улице и вместе со своими подмастерьями и мальчиками занимал двухкомнатную квартиру с кухней. Кухня и одна из комнат были заставлены верстаками, служившими днем по своему прямому назначению, а ночью – спальными местами работавшим на них мастерам. На протянутых поперек этих комнат веревках были развешаны верхнее платье, нижнее белье и онучи рабочих – видимо, у них недавно прошла большая стирка. Комната, занимаемая семьей хозяина, была гораздо чище и просторнее, но и в ней у окна стоял верстак, заваленный конской сбруей.
Фадей Панкратьев – маленький, удивительно некрасивый мужичонка, встретил полицию неприветливо – сыщики завалились к нему в девятом часу вечера, когда вся ватага ужинала, а ее предводитель только-только собирался опрокинуть первую рюмку.
– Пашка? – Фадей почесал затылок. – Хоть, барин, о покойниках плохо и не говорят, а я все ж скажу – бедовый был мальчишка. Я его и держал только из-за того, что евойный отец моей жены двоюродный брат. А так бы выгнал давно!
– Что, лодырь? – спросил Кунцевич.
– Да нет, работник он был хороший. Да у меня и не забалуешь, чуть кто из энтих дармоедов зевать начнет, так я его вот энтим, – шорник показал на старую уздечку. – На руку Пашка был нечист.
– И ты за эту самую руку его поймал?
– Не ловил, врать не буду, он, паршивец, хитрющий был. А токо то, что обокрал он меня, мне доподлинно известно.
– Это как же так?
– А вот так. Пашка-то раньше у другого нашего земляка в учениках состоял – у Акима Прохваткина, он на Кирочной живет. На Богоявление родилась у Акима дочка, он меня в крестные отцы и позвал. Окрестили мы младенца и, как это у русских людей полагается, решили спрыснуть это дело. Пошли к Акимке на фатеру, и встретил я в его доме одного парня. Смотрю, а полушубок у него моим поясом подпоясан!
– Что за пояс?
– Пояс справный, я его для себя делал, ну и постарался. Кожа лучшая, желтая, мягкая!
– Ага, и на поясе том написано: «Я – Панкратьева».
– Вот потому-то, барин, что не написано, и не вывел я Пашку на чистую воду. Поясок-то вроде мой, а вроде не мой, мне ж его щупать никто не давал – тот паренек просквозил мимо меня, да и был таков. К тому же выпимши я уже был – мы еще в санях с кумом по сороковке уговорили. А тока спросил я у Акимки, мол, не приходил к ним на двор кто из моих ребят, не приносил ли шорного товару? Тот сказал, что товару маво не видал, а вот Пашку на второй день Рождества встретил. А пояс-то у меня как раз в сочельник и пропал! Я тогда в трактире лишнего хватанул, и как домой попал – не помню. Думал, что пояску моему кто-то из собутыльников ноги приделал, а оказалось – Павлушка. Вернулся я домой и давай дубасить родственничка своего, но он так и не сознался. Да так искренне клялся и божился, что непричастен, что меня сомнения брать начали. В общем, оставил я его в сильном подозрении.
– А что за парень в твоем поясе ходил, у Акима не спрашивал?
– Спрашивал, тот вспоминал, вспоминал, да не вспомнил. У них в дому да во флигелях почитай полтыщи народу живет, всех не упомнишь.
Когда прощались, шорник спросил:
– А что, хоронить-то мне Пашку на свой счет?
– Ну а на чей же?
– Дык он же через казенное дело пострадал, можа, казна его и похоронит?
Кунцевич посмотрел на Панкратьева, выругался по-польски и ушел.
В огромном пятиэтажном доме номер 12 по Кирочной улице по данным адресного стола было прописано 356 человек, из коих по летам и полу на нападавшего походило свыше полусотни. Прохора среди них не было, а вот Трофим был. Когда чины сыскного отделения и наружной полиции явились на квартиру подозреваемого, то дома его не застали – со слов родителей Трофим Чуйков отделился от них сразу после Нового года, и с той поры они его не видели. Однако из квартиры Чуйков почему-то выписываться не стал. Отругав старшего дворника за нерадение
[55] и получив от главы семейства фотографическую карточку блудного сына, Мечислав Николаевич подозвал к себе сыскного надзирателя третьего участка Литейной части, в чьем ведении находился Трошкин дом, и приказал ему тщательно проверить связи разыскиваемого. После этого Кунцевич кликнул извозчика и велел везти его домой – он чертовски устал, хотел есть и спать.
