– Почитай что через три дня.
– Мы вам об итогах розыска обязательно напишем. А то бы остались, помогли бы нам этих латышев ловить.
– Латышей. Я бы остался, но начальство домой велело отправляться, да и командировочные к концу подходят. А с латышами, господа, я уверен, вы сами прекрасно справитесь. – Кунцевич повертел в руках пустой бокал. – Знаете что, а давайте, я научу вас пить по-русски? Я хоть и поляк, но предпочитаю пить по-русски.
– Что такое поляк? – спросил О'Хара.
– Не что, а кто, Брай, – опередил с ответом Кунцевича Персивальд. – Про поляков-то я знаю – это такой народ в России.
Губернский секретарь подозвал официанта:
– Скажите, у вас есть русская водка?
– Да, есть.
– Тогда несите бутылку. И три бифштекса с картошкой. Только бифштексы хорошо прожарьте.
– По поводу бифштексов мне все понятно, сэр, а по поводу водки я не совсем понял.
– А что тут непонятного? Возьмите бутылку, снимите с нее пробку и в таком виде, не разливая по бокалам, ставьте нам на стол.
Глава 9
Петербург встретил Мечислава Николаевича солнышком. Он откинулся на спинку сиденья пролетки и наблюдал за фланировавшими по Невскому барышнями. Навстречу ехало несколько велосипедистов, очевидно, из какого-то общества. Возглавлял отряд сорокалетний мужчина с коротко стриженной седой бородой и в модной спортсменской кепке. Губернский секретарь проводил его взглядом и ткнул «ваньку» в спину:
– Давай-ка, братец, в Казанскую часть, отдумал я на Гороховую.
Шереметевский понюхал привезенную подчиненным сигару, отрезал ее кончик подаренной Кунцевичем же серебряной гильотинкой, чиркнул спинкой и выпустил в воздух клубок ароматного дыма:
– Хороша-с. Да, угодили вы мне с подарочком, угодили. Спасибо вам большое.
– Пустяки, ваше высокородие.
– Нет, это не пустяки. Пустяки – это те улики, на основании которых вы мне предлагаете доложить их превосходительству о Яременко. От такого доклада не господину коллежскому асессору плохо будет, а нам с вами. Ведь нет у нас ничего против него, кроме ваших домыслов.
– Как это нет? А показания Новоуспенского?
– А что такого в показаниях нашего журналиста
[62]? Ну говорит он, что Яременко приказал снимать для него копии со всех бумаг по делу о гранде на Выборгской, ну и что из этого? Яременко скажет, что это ему было нужно для параллельного дознания по политическим Трошкиным делам. А более ничего существенного у нас нет…
– Но я же лично его видел в Лондоне!
– В рапорте вы пишете, что стрелявший в Чуйкова мужчина был похож на Яременко ростом и телосложением и что лица вы его не разглядели, так как оно было скрыто бородой. Да любой мало-мальски грамотный присяжный поверенный от этого вашего опознания в суде камня на камне не оставит, а уж у Яременко присяжный, я думаю, будет из лучших. В общем, не ссорьте меня с жандармами. Вот, берите свой рапорт, – начальник сыскного отделения протянул подчиненному несколько густо исписанных листков бумаги, – берите и перепишите его, исключив оттуда все ваши догадки и умопостроения.
– Слушаюсь.
Чиновник особых поручений по судебным делам столичного градоначальства Михаил Михайлович Харланов первый раз в своей жизни опоздал на службу. Младший сын разболелся, и титулярный советник всю ночь не спал. Задремал только под утро, а когда проснулся – присутственные часы уже давно начались. Он стремительно пронесся по коридору градоначальства, открыл дверь кабинета, проследовал за свой стол и поинтересовался у письмоводителя:
– Начальство меня на спрашивало?
– Начальство нет, ваше благородие, а вот чиновник один давно сидит – дожидается.
– Какой такой чиновник?
– Некто Кунцевич, из сыскной.
– Кунцевич? Что-то я не припомню, чтобы я его вызывал.
– Так и не вызывали-с. Он сам явился.
– Сам?! С каких это пор полицейские ко мне сами являться стали?
[63] Ну что ж, зовите, коли пришел.
Зайдя в кабинет и поздоровавшись, Мечислав Николаевич попросил конфиденциальной аудиенции и, дождавшись, когда канцелярский служитель выйдет, положил на стол Харланова несколько густо исписанных листков бумаги. После того, как титулярный советник с ними внимательно ознакомился, они беседовали еще почти час. В завершение разговора хозяин кабинета сказал:
– Охранное формально, конечно, градоначальнику подчиняется, но фактически – это самостоятельная епархия, куда лучше никому постороннему не соваться. И я бы не стал, если б не такие серьезные обвинения. Сунуться-то я сунусь, но… Тут, милостивый государь, надо аккуратненько, весьма аккуратненько. Да-с… О результатах я вас уведомлю, ну а сейчас не смею задерживать.
Кунцевич поднялся, поклонился и направился к выходу.
Мечислав Николаевич сел на лавочку на одной из самых глухих аллей Таврического сада, раскрыл газету и принялся за передовицу. Но едва он начал читать про ликвидацию шайки русских анархистов в Лондоне, лавочка заскрипела под тяжестью опустившегося на нее человека.
Кунцевич покосился в его сторону.
– Здравия желаю, ваше благородие, – поздоровался вновь пришедший, кроша голубям ситный и не поворачивая в сторону чиновника для поручений головы.
– Здорово, Лука, – сказал губернский секретарь, тоже не отводя глаз от газеты. – Ну-с, что новенького?
– Новостей хватает, Мечислав Николаевич, малость погодя порасскажу об всем подробно, только спервоначалу главную новость сообщу. Один немчик с Литейной части порешить вас задумал, гайменника ищет.
С полминуты Кунцевич соображал, наконец вымолвил:
– Меня? За что?
– А за дружка свово, которого вы якобы гдей-то за границей ухандокали.
– Я? – Мечислав Николаевич, забыв о всякой конспирации, бросил газету и поднялся со скамейки.
– Так обчество стучит
[64].
– Понятно. Нашел он кого?
– Пока нет. Немец хорошие бабки предлагает, но из хевры пока никто не соглашается – все-таки языка расписать
[65] дело рисковое. Кхм… Прошу прощения.
