— Камень слабее воды, — говорил ему Теофил. — Вот и мозгуй, Йван, чем стену укрепить, пока мы с тобой биться станем.
Не боится Мастер, прямо в глаза смотрит. Может, в том и сила его, в бесстрашии? Но как живому человеку пред ликом Костлявой труса не спраздновать? Нет такого заклятия в черной книге, что в сундуке у Теофила заперта.
Значит и ему, Йвану, амен. Жалко, если подумать. Не жил — и жизни не видел. Даже с Ильзой-саксонкой из Шварцкольма успел лишь словечком перемолвиться. И то приятно, только слово разным бывает.
— Не смотри так, парень, — сказала. — Кликну братьев, возьмут тебя, венда неумытого, в ножи. И Мельник твой не спасет.
Какой ответ дать? Только тот, что на душе накипел:
— Я тебя люблю!
Встретились взгляды, и не позвала гордая девица братьев, платок с кружевом на землю уронила. У сердца тот платок, в узелок связан.
…люблю!
Вчера все и случилось, суток не прошло. А сегодня с утра, как похлебку доели, встал Мастер Теофил из-за стола.
— Готовься, Йван, подмастерье старший! Настал твой час.
Настал и прошел. И ни о стене уже не поразмыслить, ни о бое с его хитростями, ни о заклинаниях из черной книги. Поздно! Вот-вот откроется дверь.
…Зелена мертвецкая чистотел-трава.
«Крабат!.. Кра-а-абат!» — скрипнули медные петли.
Удивился подмастерье Йван. Крабат — отчего? Так порой кроатов, что с гор полуденных, кличут. И кажется, будто и не Мастера голос, и не человека вовсе…
Треснуло старое дерево под подошвами, и Шадовиц, гибель чуя, обо всем позабыл, даже о близком бое. Лишь об Ильзе-саксонке вопреки всему помнил. «Я тебя люблю!» И умереть не страшно.
Но умирать не хотелось. Не из-за себя — ЕЕ ради.
И стали камнем ступени.
С. То, что было в книге «Квентин»
Эпилог после эпилога
Песок в подшипниках. — Мастер танго.
1
— …Я, Анна Фогель, обращаюсь к вам, соотечественники, из Нью-Йорка от имени только что созданного Национального Комитета. Здесь, на земле Свободы, мы начали борьбу, которая обязательно закончится победой. Слушайте нас — и будьте с нами!..
…Красная лампа, тяжелый микрофон.
Говорилось легко, дыхание было ровным, пульс не частил. Анна вспомнила зелень тамарисков, серые известняковые стены, добрых сестер-монахинь, инвалидное кресло. Ей все сочувствовали, врач отводил глаза, когда Мухоловка, теряя непослушные слова, пыталась спросить, будет ли лучше. И даже Уолтер Перри, когда понял, какой она стала…
Слушай меня, лопоухий маленький Вальтер!
— Не сдавайтесь! Не верьте этим fucking nazi! Сыпьте песок в подшипники! Гитлер — scheisskerl! Гитлер — scheisskerl! Гитлер — scheisskerl!..
Лампочка погасла. Силы кончились. Мухоловка попыталась непослушными пальцами собрать раскиданные по столу листы.
Аплодисменты…
Она удивилась, приподнялась, опираясь на локоть. Все, кто был в студии, стояли рядом. Режиссер поднял правую руку. Указательный и средний пальцы — вверх.
Victory hand. Победа.
2
В коридор Анна вышла на костылях. Счастье еще, что не пришлось брать в Нью-Йорк инвалидное кресло. Мухоловка горько усмехнулась. Каждому — свое счастье.
Уолтер Квентин Перри и Старуха стояли чуть в стороне. У него в руке — смятая газета, у нее — большой букет белых роз. Цветы для искалеченной героини.
…Умна, богата, необыкновенно красива. Увидев ее, не хочется смотреться в зеркало. Счастлива — и не скрывает этого.
«Госпожа Анна Фогель. Позвольте сделать вам предложение. Руки, сердца, прав гражданки Соединенных Штатов… В общем, всего, что у меня есть…»
Теперь у Анны Фогель нет ничего — кроме букета белых роз.
Костыли упали на пыльный паркет. Секретный агент Мухоловка, Сестра-Смерть, выпрямилась, закусила губу. Коридор исчез, смытый ночной тьмой.
…Электрический огонь фар, негромкий шум мотора, лопоухий парень на соседнем сиденье.
— Знаешь, Анна, я танцевать совсем не умею. То есть всякое обычное умею, а танго — нет.
— Не грусти, маленький Вальтер. Я тебя научу.
Зыбкие минуты счастья.
Скачет всадник,
к горам далеким,
Плащ взлетает
ночною тенью,
Синьорита
глядит с балкона,
Черный веер
в руках порхает,
Сделала шаг, как в танце — ровный темп, 33 такта в минуту. Отогнала боль, выдохнула.
Ты скажи мне,
о синьорита,
Что за слезы
твой взор туманят,
Что за страсти
тебя забрали в плен?
Ах, где найти покой?!
Второй шаг, третий… Танго — танец двоих, но иногда приходится брать все на себя. Она справится!..
А любовь
мелькает в небе,
Волну венчает
белым гребнем,
Летает и смеется,
и в руки не дается,
Не взять ее никак!
Чудес не бывает. Анна упала бы на пятом шаге, но руки неведомо откуда взявшегося тангейро подхватили…
О Аргентина, красное вино!
…И, чуть придержав, позволили стать ровно.
— У вас обязательно получится, мисс Фогель. Не спешите. Время иногда — лучший союзник.
У тангейро — длинное лицо, высокий лоб, седые усы, сильная загорелая шея, широкие плечи. Не старик — мужчина очень преклонных лет. Мастер танго.
— Спасибо! — Она попыталась улыбнуться.
Очень старый мужчина покачал головой:
— Спасибо вам! Сегодня я услышал голос Истории. Мое время уходит, наступает ваше. Мы очень старались, но сделали мало. Вам предстоит изменить мир.
Усмехнулся в седые усы:
— На известность не претендую. Эдвард Мандел Хаус. Для друзей: полковник Хаус. Очень надеюсь, что отныне вы из их числа.
Подбежал Вальтер, принес костыли, Старуха одарила цветами, полковник же незаметно исчез. Его фамилия показалась Анне знакомой, но мало ли на свете Хаусов? Полковников, впрочем, тоже.
Что тот полковник, что этот!
Авторское послесловие
«Крабат» — вторая книга из запланированного цикла под общим названием «Аргентина».
Автор не видит необходимости что-либо объяснять сверх того, что уже сказано в тексте. Для писавшего книгу она является опытом чистого постмодернизма, смешивающего эпохи, стили и голоса. Одновременно «Аргентина» — ответ на вызов Времени, куда более тяжелого и фантастического, чем порожденное авторским воображением.
