Девочка, внимательно оглядев игрушку, наморщила нос. Взглянула — снизу вверх.
— Кай! Я и сама вижу, что это «Lorraine Dietrich 20 CV», модель 1932 года. Но разве на таком можно ехать? Нас же каждый шуцман проверять будет!
Машина и в самом деле смотрелась вызывающе. Соседям целой недели на пересуды не хватит.
— Может, и не будет, — усмехнулся Марек Шадов. — Мы, Герда, к вопросу подойдем творчески.
Еще год назад она бы переспросила, но сейчас только кивнула. Опыт имелся. Поглядела на игрушку еще раз и подвела итог:
— Это не машина, Кай. Это целый броненосец.
— Тогда надо будет его как-то назвать, — рассудил Марек. — Имя сама придумаешь?
9
Держаться решили твердо — один за всех, все за одного. Андреас за Тони, тот за Андреаса. Говорить выпало Курцу, как самому красноречивому. Хинтерштойсер, политесам не ученый, был назначен в резерв. Задача простая: молчать и обозначать моральную поддержку.
Андреас отнесся к делу серьезно. Принял соответствующий вид, нахмурился, поднял подбородок повыше. Пока все шло по плану. Девять утра, площадь Бубенбергплац, долгие ряды авто, паровозные свистки, запах горящего угля. Совсем рядом иная «плац» — Банхоф, где мужской туалет, за нею вокзал.
Баронесса!
Платье уже иное, светло-желтое, покороче и попроще. И сумочка другая, платью в цвет. Шапочка исчезла, зато в волосах появилась нитка-диадема, белые камни на белом металле.
Мундштук тот же, полуметровый. Как и выражение лица.
— У вас странный вид, господа! — Тонкие брови еле заметно дрогнули. — Надеюсь, ничего критического? Нет? Тогда могу я попросить список вчерашних и сегодняшних покупок?
Хинтерштойсер напрягся. Давай, Тони, давай! Просто и ясно: «Нет!» Если надо, то «Нет, нет и нет!» А там и он подключится.
— Ингрид! Вы нас, конечно, извините…
Андреас чуть не застонал. Тони, Тони, не время для дипломатии! Ты же не фон Нейрат!..
[57]
— Вы — хорошая девушка. Замечательная и очень красивая! Но…
— Ясно! — Баронесса поджала губы, взглянула брезгливо. — Мужской шовинистический бунт. Стоило оставить вас одних, и вы тут же сговорились. Что там на повестке дня? Не умываться, не бриться и не менять носки? А «замечательную» и особенно «очень красивую», Антониус, я вам еще припомню, обещаю.
Еще не поздно было дать отпор зарвавшейся гордячке, но секунды текли, Курц почему-то молчал, северное небо в глазах баронессы затягивалось тяжелым льдом. Андреас вдохнул, выдохнул…
Гори они огнем, все планы!
— Послушайте, Ингрид! Не знаю, хорошая вы или нет, мы с вами на танцы не ходили. Но вы — человек. Настоящий! Никто нам не помог, вы помогли! И с деньгами, и что сюда приехали. И каски эти… Вдруг и в самом деле сгодятся? Спасибо! А сейчас помогите нам еще раз…
— …Перестаньте мешать и убирайтесь отсюда к дьяволу!
Девушка отвернулась, провела кулачком по глазам и внезапно всхлипнула. Негромкий стук — мундштук ударился об асфальт. Курц рванулся вперед, но Андреас схватил его за руку.
— Ингрид, не надо! — выдохнул. — После Эйгера, если живы будем, делайте с нами, чего захотите, хоть манной кашей кормите три раза в день. Я согласен! Но сейчас… Понимаете, мы вроде пуль, которые из ствола уже вылетели…
Баронесса, не оборачиваясь, кивнула, нащупала сумочку. Негромко щелкнул замок.
— Перешли на военный язык, Андреас? Что ж, значит, настало время для тяжелой артиллерии.
Бумаги, вчетверо сложенные. Одна, другая, третья. Ингрид взвесила их на ладони, ударила сухим тяжелым взглядом.
— Наверно, следовало с этого начать, господа. Но мне, человеку наивному, казалось, что я ничего особенного не прошу. Только одно — дать возможность вам помогать…
Курц попытался что-то сказать, но девушка мотнула головой.
— Молчите, Антониус. Я на вас очень зла. Нельзя лгать в глаза! Сказали бы просто: «сопливая девчонка». Но дело сейчас не во мне… Деньги, которые я вам прислала, собраны в трех странах — в США, во Франции и у нас, в Германии. Там не триста марок, гораздо больше. В воинскую часть об этом писать было нельзя. Сами видите, какое сейчас время! Поэтому попросили меня, ничем не замечательную сопливую девчонку. Да что я рассказываю, читайте!.. Это списки тех, кто внес деньги, и в каждом, обратите внимание, упомянуты мои полномочия, как полноправного представителя ваших друзей. Берите!..
Андреас промешкал — и бумагу ему сунули в руку.
…Сверху заголовок — большие черные буквы, в самом низу — синие печати, между ними — фамилии и цифры. Английский язык Хинтерштойсер знал с пятого на десятое, но имена разобрать конечно же смог. И сразу же стало жарко. Дэвид Росс Брауэр, герой Высокой Сьерры, Вильям Бланшард, покоритель скал в Йосемити, Лестер Герман, физик-альпинист… Джон Гилл оказался пятым. Всего же — двенадцать фамилий. Андреас хотел уже отдать документ, но не удержался — посмотрел на последний абзац. Вчитался. Когда же смог оторвать взгляд, то из жара его кинуло в холод.
Он и она, Ингрид и Курц. Рядом, считай, нос к носу. Он что-то говорит — негромко, чуть ли не шепотом, она слушает, кусает губы.
…Тяжелая каменная кромка карниза беззвучно оторвалась от стены, неровные острые обломки врезались в податливый теплый воздух…
Андреас кашлянул. Не помогло. Кашлянул погромче.
— Вы там еще долго? Список правильный, и ребята правильные. Одного я не понял. Вы, Ингрид, сказали, будто вы представитель. А здесь написано, что глава какого-то международного комитета и председатель фонда. Это у меня английский неправильный?
Подумал — и поднял с асфальта мундштук, раз Тони не догадался.
— Не важно!
Баронесса отстранилась, поправила диадему. В глазах вновь — холодное северное небо.
— Вас не переделать, господа. Меня тоже. Но договориться мы все-таки должны.
10
Воду он перекрыл, фикус из большой комнаты отнес к соседям по лестничной клетке. Объяснил, как поливать, пожаловался на начальство, загонявшее по командировкам. Проверил свет, лишний раз просмотрел ящики стола.
…Лишние бумаги разорвал в мелкие клочья еще ночью, а утром сжег в мусорном баке.
На пороге остановился, вдохнул поглубже. Попытался запомнить запах…
Тщательно запер дверь, отдал ключи герру Гримму, не забыв и ему пожаловаться на начальство. Улыбка прилипла к лицу, словно маска на клею.
Назад оглядываться не стал. Надвинул шляпу поглубже, втянул голову в плечи. Шел тяжело, с трудом отрывая ноги от асфальтовой дорожки. Уже возле самой калитки остановился, перевел дух. Выпрямился — и улыбнулся уже по-настоящему.
