Усы еле заметно дрогнули, грустью сверкнул взгляд.
— О, мадам! Не ищите в моих словах подвоха! Мои обстоятельства печальны, и я могу лишь порадоваться за других. Если и вы печальны, мадам, не спешите искать спутника, ищите исцеление…
Отступал красиво. Женщина, одобрительно кивнув, взялась за иную вилку, для рыбы. Мужу долго пришлось объяснять, чем она отличается от обычной, столовой.
— …И это меня спасло, мадам! Представьте: река, наша красавица Сена, темная звездная ночь. И огоньки, повсюду, на реке, на берегу, на небе. Такие минуты вспоминаешь потом всю жизнь…
Надо было молчать и слушать, но слишком уж бархатным был голос этого самоуверенного болтуна.
— Река, огоньки… — Она вновь наклонилась вперед. — Хуанпу. Это приток Янзцы, чуть выше Шанхая. Ночь была действительно темной. И огоньки всюду. Я еще удивилась. Откуда? Вечером берег был совсем пустой. Вы правы, такое будешь вспоминать всю жизнь…
* * *
— Генерал умрет на рассвете
[62], — зло усмехнулся О'Хара, доставая кольт из поясной кобуры. — Фильм такой был. Помнишь, Лиззи?
Она не ответила — смотрела вперед, на тихую в этот глухой час реку. Огоньки, огоньки… Откуда их столько? Китайцы верят, будто это неприкаянные души тех, кто погиб под черной водой.
Вздрогнула. И тут же почувствовала его тяжелую ладонь на плече.
— Может, не пойдешь, девочка? Это не годовой баланс подбивать.
Она очнулась, прогнала пустые мысли. Души — и пусть себе души. Они-то живы!
— Меня разве уволили, босс?
Достала парабеллум из сумки, наскоро проверила.
— Готова!
Легкий удар в висок — его поцелуй.
— Пошли!
Они у борта. Впереди — тьма, посреди, прямо по створу реки, сгусток тьмы, неясный продолговатый силуэт. Еще минуту назад оттуда слышалась стрельба, но теперь все стихло. Мелькнул неясный желтый огонек. Фонарь? Но почему такой маленький?
Ближе, ближе, еще ближе. Черный силуэт растет, распадаясь на различимые детали. Огромный квадратный парус, широкая, высоко поднятая корма, косой, словно обрубленный нос. Джонка…
Для европейцев корабли — рыбы, для китайцев — птицы на реке. Эта похожа на утку, но с отрубленной головой.
Выстрел… Тишина…
Темный борт совсем рядом, матросы приготовили трап. О'Хара повел широкими плечами, поднял подбородок:
— Быстрее! Кхуай и дьер!..
Женщина не стала поправлять, хотя местные едва ли поняли его китайский. Босс пытался говорить на «мандарини», здесь — совсем иная речь. Незачем — джонка уже рядом.
Толчок. Глухой удар… Двое телохранителей, тоже китайцы, серыми тенями скользнули вперед. О'Хара ждать не стал, оттолкнул третьего и сам шагнул на трап. На миг ей стало страшно, но женщина пересилила себя — и тоже ступила на неровные старые доски.
Тьма — и маленькие огоньки, их много, они повсюду, даже в недвижном, пропахшем порохом воздухе. Но вот ярко вспыхнул электрический свет — кто-то включил фонарь. Можно идти дальше…
Трупы она заметила не сразу. Вначале почудилось будто вдоль бортов беспорядочно навалены мешки, очень много мешков. И только потом, когда луч электрического фонаря случайно дрогнул, осветив левый борт, она поняла.
Солдаты… Знакомая серая форма, гимнастерки, кепи, ботинки с обмотками. Кое-кто даже не выпустил винтовку из рук. Не понимая зачем, женщина принялась считать. Дошла до двадцати. Бросила.
Убежавший далеко вперед телохранитель что-то крикнул по-китайски. Она не расслышала, но О'Хара понял. Повернулся, взял ее за плечо:
— Нам туда. Ступеньки, не поскользнись.
Деревянная лестница вела на кормовую надстройку, на самый ее верх. Вначале она удивилась: ступени были сухие. Но вот нога скользнула по чему-то мокрому, липкому… Женщина схватилась за поручень, с трудом устояла. Выдохнула, пошла дальше.
Здесь тоже были трупы, вповалку, один на другом. Она старалась не смотреть, следила за боссом. Тот был уже на противоположном краю. Лучи фонарей скрестились на чем-то белом. О'Хара удовлетворенно хмыкнул, повернулся:
— Лиззи! Где ты?
Она подбежала, чудом не споткнувшись о чье-то тело.
— Узнаешь?
Тот, в чье лицо безжалостно светил электрический фонарь, был еще жив. Серый френч дорогой ткани, орден — светлая серебристая звезда, офицерский ремень с тяжелой кобурой. Круглая бритая голова, неопрятные, словно приклеенные усы, оттопыренные уши. Глаза закрыты, на левой щеке — струйка крови.
— Узнаю, — кивнула она и, не думая, что говорит, добавила: — Здравствуйте, господин генерал.
Веки дрогнули, но глаза так и не открылись. О'Хара отошел назад, поднял руку с пистолетом. Опустил.
— Нет, в лоб нельзя, череп разнесет. Его должны обязательно опознать, иначе вся работа насмарку. В сердце — бесполезно, у него сердца нет…
Чуть подумал — и выстрелил навскидку. Раз, другой, третий… Она отвернулась.
— Вот и все, — ладонь босса вновь легла на ее плечо. — Генерал умрет на рассвете! Конец фильма, большие буквы «The End». Пошли, Лиззи, ну их всех к китайскому дьяволу!..
Женщина вдруг подумала, что так же равнодушно, почти шутя, О'Хара может убить и ее, и ее дочь. К китайскому дьяволу…
* * *
— Хочешь о чем-то спросить, Лиззи?
Джонка — смертельно раненая утка — осталась где-то вдали. Скоро Шанхай, вокруг — тихая черная гладь Хуанпу, спящие лодки у близкого берега. Огоньки…
— Да, — решилась она. — Почему ты — сам? Главнокомандующие в атаку не ходят.
О'Хара кивнул, словно ожидал именно этого вопроса. Обнял, поцеловал в щеку.
— Ты права, не ходят. Но некоторые вещи надо делать самому, чтобы потом не было сомнений. Спать стану спокойнее!
Она запомнила. Убила сама, не поручая никому. И спала спокойно.
Генерал умрет на рассвете… О'Хара ошибся, до рассвета было еще далеко.
* * *
— …И что же дальше, мадам?
Сосед по столу даже забыл о бокале с вином. Поднял, поднес к полным губам, да так и замер. Женщина пожала плечами:
— Дальше был трап — и мы поднялись на джонку. А там — ничего, только огоньки. Очень много огоньков.
6
Хинтерштойсер понял, что ему страшно, но вслух сказал конечно же совсем иное:
— Х-холодно!
Итальянцы взглянули сочувственно, Курц же — удивленно.
— Свитер достань, я давно надел. Тебе рюкзак передать?
